Наша жизнь с господином Гурджиевым - Фома де Гартман

за то, чтобы довезти нас до вокзала и нам пришлось с этим согласиться. Мы провели ночь на вокзале, невообразимо грязном и забитом штатскими и солдатами. Поезд на Тифлис отправлялся только утром, но к счастью, один проводник оказался очень славным и позволил нам войти в пустой вагон и переночевать там.

В восемь или девять вечера, в ужасном холоде, мы добрались до Тифлиса. Г-на Гурджиева встречали Тураджевы, его родственники. Несколько лет назад мы с женой останавливались в гостинице «Восточная» и знали, что цены там непомерно высоки, поэтому вместе с Шернваллами наняли извозчика, попросив отвезти нас в недорогую гостиницу. Мы пересекли реку Куру, поднялись на горный склон, поехали по Головинскому проспекту, главной улице Тифлиса, и прибыли в очень жалкую гостиницу возле Оперного театра. Мы никогда не думали, что остановимся в таком месте, но что было делать? У нас была только лёгкая одежда, не спасающая от пронизывающего мороза, поэтому мы вошли и сняли номера.

В номере были две примитивные железные кровати с матрасами и подушками, набитые соломой. Простыней и одеял не было и следа. В углу была цилиндрическая печь, на которой была накарябана подробная энциклопедия непристойных слов. Нам нужно было выйти и купить что-нибудь поесть, и мы нашли чудесные кавказские яблоки и кукурузный хлеб. Это был наш первый ужин в Тифлисе. «Непристойная» печь работала прекрасно. Мы сразу же легли, накинув плащи, как одеяла, и беспробудно заснули.

Шернваллам повезло меньше. Их окна выходили на Головинский проспект, поэтому их сон прерывался уличными перебранками и солдатскими маршами, потому что в это время Тифлис был оккупирован английскими и американскими войсками.

На следующий день, по пути к г-ну Гурджиеву, я проходил мост через Куру и встретил своего старого друга, композитора Николая Николаевича Черепнина. Он был очень удивлён, увидев меня на улицах Тифлиса. Он всплеснул руками, а я спросил: «Что вы здесь делаете?»

«Я директор консерватории. А что вы здесь делаете?»

«Как видите, я стою на улице».

«Правда? А нам как раз нужен профессор по композиции…»

Через два дня у меня был класс по композиции и большой класс по теории для начинающих.

Теперь мы уже могли жить более комфортно. Например, каждый день я приносил из ресторана две порции на обед, вместо одной, как ранее. Каждый вечер и каждое утро мы ели кукурузный хлеб с «чаем», сделанным из яблочной кожуры. Зима по-прежнему была холодной, а у нас была только летняя одежда, но мы верили, что с г-ном Гурджиевым с нами не случится ничего ужасного.

Вскоре мы уже начали поиски лучшего жилья, и нашли комфортную комнату у одних хороших людей. У них в гостиной было фортепиано, на котором я мог заниматься и сочинять.

В этот период, пока в Тифлисе ещё был старый режим, Черепнин оставался директором консерватории, принадлежавшей Императорскому Музыкальному обществу. Тифлисская консерватория работала на весь Кавказ, и в ней учились 2000 человек. В моём классе по композиции было двенадцать очень талантливых молодых людей, среди них сын Черепнина Александр (который сейчас очень известный композитор). В общем, Тифлис был очень культурный город; там был Оперный театр, такой же большой, как Опера-комик в Париже, драматический театр с вращающейся сценой, а также грузинские и армянские клубы с театральными залами. Благодаря Черепнину я сразу же оказался в центре художественной, театральной и культурной жизни города. Очень скоро руководитель государственной оперы предложил мне присоединиться к театральному художественному комитету, планировавшему тогда гала-спектакль с известной певицей из Санкт-Петербурга в роли Кармен. Черепнин также был дирижёром оркестра Оперного театра и предложил моей жене, ещё ни разу не выступавшей в опере, исполнить партию Микаэлы. Он сказал: «Наконец-то у нас будет Микаэла, которая выглядит, как молодая девушка».

Поинтересовавшись, кто будет разрабатывать декорации для этого особого представления, я узнал, что это великий художник по фамилии де Зальцман. Это имя сразу же пробудило у меня воспоминания о днях, проведённых в Мюнхене, где я учился дирижировать у Феликса Мотля. В то время Александр фон[10] Зальцман был уже хорошо известным молодым художником, с которым у меня завязалась тёплая дружба. Я спросил его полное имя и, узнав, что это тот самый человек, отправился его разыскивать. Мы возобновили нашу дружбу и с этого времени ежедневно виделись в театре. Александр родился в Тифлисе, где его отец был государственным архитектором, спроектировавшим большинство образовательных учреждений, а также резиденцию губернатора и Оперный театр. Хотя де Зальцман всегда тепло ко мне относился, он не приглашал меня к себе домой. Позже мы узнали, что когда он рассказал о нас своей жене, она сказала: «Пригласи его, но без жены». Он ответил: «Нет, это невозможно; приглашаем либо двоих, либо никого».

В то время я не мог пригласить его к нам, потому что мы вообще никого не приглашали – г-н Гурджиев этого не хотел. Однако через несколько недель г-н де Зальцман пригласил нас к себе домой, представив своей молодой жене, Жанне. Он встретил её в Хеллерау, в Германии. Жанна Матиньон была ученицей Эмиля Жака-Далькроза, а позже одной из основных его ассистенток и исполнительницей в его выдающимся произведении «Орфей». В театре Хеллерау Александр создал систему освещения, основанную на новых принципах. Все, кто её видели, были поражены красивыми эффектами и богатыми возможностями, которые она предоставляла. Но война прервала развитие этих экспериментов, и сейчас судьба привела мужа и жену в Тифлис.

Мадам де Зальцман сейчас ожидала своего первого ребёнка и не выходила в свет. Она преподавала систему танцев Далькроза и вела свои классы в холле военной школы. Холл был большим, и там стоял довольно хороший рояль. Она готовила выступление, уже назначенное на 22 июня и собиралась показать свой класс в Государственном Оперном театре, поскольку институт Далькроза в Тифлисе был под покровительством грузинского правительства.

Мы начали видеться с де Зальцманами довольно часто, и вскоре наше общение обратилось к предмету учения г-на Гурджиева, без упоминания его имени. Был поднят вопрос о необходимости проводника, учителя, и мы сказали, что счастливы знать такого человека. Когда мы увидели искренний интерес де Зальцманов и страстное желание узнать, кто этот человек, мы рассказали им о г-не Гурджиеве, и он позволил нам привести их к нему. Итак, к Пасхе мы пошли с ними к г-ну Гурджиеву. Общение было очень интересным, как я живо помню. После того, как они ушли, мы спросили у г-на Гурджиева его впечатления, и он сказал: «Он очень хороший человек, а она сообразительная».

Мадам