Дикое шоссе - Девни Перри

как она не отрывала взгляда от дороги впереди. Это был не первый раз, когда она намекала на проблемы своей матери, и, в отличие от других ее упоминаний, я надеялся, что сегодняшняя история на этом не закончится. Я надеялся, что она продолжит говорить и, наконец, вынесет часть этого дерьма на всеобщее обозрение. Выпустит его на волю и позволит ветру унести его прочь.

— Она была не просто дикой и безумной, — пояснила она. — Она была сумасшедшей. После того, как я ушла, мне потребовалось много времени, чтобы понять, что с ней что-то в корне не так. С ее сознанием что-то было не так.

— Что случилось? Почему ты убежала?

— Чтобы остаться в здравом уме. Все было… невыносимо. С возрастом ситуация продолжала ухудшаться. Пока я не поняла, что если останусь, то сойду с ума. Покончу с этим, прежде чем стану такой, как она.

Воздух исчез из моих легких. Боль в груди была невыносимой. Джемма была жестокой и сильной. Раз она думала покончить с этим… Все было гораздо хуже, чем я мог себе представить.

Я придвинул Пазла поближе и протянул руку с раскрытой ладонью.

Джемма положила свою ладонь на мою, и я сжал ее так крепко, что ей пришлось бы вырвать ее.

— Моя мама была красавицей, — сказала она. — Я смотрю в зеркало каждое утро, и она смотрит на меня в ответ. Я ненавижу, что похожа на нее.

— Мне жаль.

— В Бостоне я чуть не сделала пластику носа, чтобы не быть прежней. Но потом я нашла замечательного психотерапевта, и он помог мне понять, что моя внешность — это то, что мне нужно. Но иногда я все равно хочу сделать пластическую операцию. Возможно, из-за своей слабости.

— В тебе нет ни черта слабого. Я понимаю. — И, если бы она захотела изменить свой нос, подбородок или щеки, я бы отвез ее к хирургу.

— Я хочу возненавидеть ее, — прошептала Джемма, но ее слова были едва слышны из-за топота лошадей и дуновения ветерка, гуляющего по лугу. — Это бы все намного упростило, но я этого не делаю. Мне жаль ее. Ее отец, мой дед, насиловал ее с тех пор, как ей исполнилось двенадцать. Это сломило ее рассудок.

Я стиснул зубы и затаил дыхание, чтобы не взорваться от нахлынувшего на меня гнева. Блять. Блять. Блять. Изнасилована… одним из родителей? Это было немыслимо.

— Как ты можешь себе представить, у нее никогда не ладилось с мужчинами. — Джемма покачала головой. — К счастью, у этого ублюдка случился сердечный приступ, когда она была на шестом месяце беременности.

Мое сердце остановилось. Джемма никогда не упоминала о своем отце. Была ли она…

— Нет, — ответила она на вопрос, который я не мог озвучить даже в мыслях, не говоря уже о том, чтобы произнести вслух. — Когда моей маме исполнилось восемнадцать, мой дедушка больше к ней не прикасался. Она была ему недостаточно интересна. Моим отцом был парень, с которым мама познакомилась в баре и трахнулась в туалете. Она была довольно… откровенна в своих сексуальных похождениях. Всегда рассказывала мне все до мельчайших подробностей. Другим девочкам читали сказки на ночь. Моя мама подробно рассказывала мне о своих любовниках.

Джемма действительно жила в аду.

— Мама работала в продуктовом магазине, — сказала она. — У меня была крыша над головой, и я никогда не голодала. Она покупала мне красивую одежду в «Кеймарт» (прим. ред.: Кеймарт — сеть розничных магазинов в США). Я помню, как она смеялась и щекотала меня, когда я была маленькой. Мне трудно точно определить, когда я поняла, что она сумасшедшая, и я была слишком мала, чтобы заметить это сразу. Мы были бедны, но не были несчастны. Потом все изменилось.

— Что изменилось? — спросил я.

— Я. Я стала старше. Я уже не была так наивна по отношению к парням, которых мама всегда приглашала к нам домой. Она выставляла меня напоказ перед ними и говорила что-то вроде: «Разве она не хорошенькая?» или «Ты можешь потрогать ее волосы».

У меня скрутило живот. Я не был уверен, что смогу продолжать это слушать, но я взял ее за руку и позволил ей говорить, потому что она делала это не для меня. Она делала это для себя. Возможно, она рассказала об этом психотерапевту, но ей нужно было высказаться.

Она крепче сжала мою руку.

— Большинство мужчин, которые приходили ко мне, никогда не возвращались. Они либо получали от нее то, что хотели, либо видели, что мама сошла с ума, и уходили.

— Гребаные трусы, — выплюнул я. — Они уходили. Но оставляли там тебя.

Неужели никто не вызвал полицию? Неужели никто из этих ублюдков не видел, что девочка в опасности?

— Было хорошо, когда они просто уходили, — сказала она. — Некоторые были хуже, чем трусы.

— Джем, неужели ты… неужели они… — Господи. Я не мог вымолвить ни слова.

— Меня никогда не насиловали. Но случались вещи, о которых я никогда больше не буду говорить.

И я бы не стал заставлять ее переживать то время заново, особенно сейчас, когда я терял контроль над собой.

— Хорошо.

— Моя мать не заслуживала меня.

— Это чертовски мягко сказано, — пробормотал я.

— Дом, в котором я выросла, был домом детства моей матери. Она жила там даже после того, что сделал мой дедушка, и после его смерти.

— Это безумие.

— Как я уже сказала, она была сумасшедшей. И я хочу ее возненавидеть, — повторила Джемма. — Я очень хочу ее возненавидеть.

Я сделал несколько глубоких вдохов, пока Джемма молчала, устремив взгляд вперед. Пазл фыркнул, и их шаги громко застучали по мерзлой земле. Она высвободила руку, и я отпустил ее, но остался рядом.

Мир вокруг нас казался таким безмятежным. Снег покрывал все вокруг, а в воздухе витал аромат теплых дров в камине. Все казалось таким простым. Моя жизнь казалась такой простой. Легкой. Благословенной.

Джемма была воином. Она каждый день боролась за выживание, и я так гордился ею. Я гордился тем, что она разорвала этот порочный круг.

— После того, как ты сбежала, ты когда-нибудь видела ее снова? Свою мать?

Джемма кивнула.

— Она всегда знала, где я нахожусь. Я никому не рассказывала, но примерно раз в месяц я приходила домой и проверяла, как она.

У меня отвисла челюсть.

— Она знала, что ты живешь на свалке, и ничего не предпринимала по этому поводу?

Джемма грустно улыбнулась мне.

— Предпринимала. Она не заставляла меня возвращаться домой.

Может быть, в ее матери все-таки была хоть капля здравомыслия.

— Я не знаю, что сказать.