История с привидениями - Питер Страуб

— Хорошо, — сказала она, подойдя ко мне. — Я рада, что пришла, — я в первый раз заметил ее мягкий южный акцент.

— И я рад. Спасибо за комплимент.

— Не хотите отметить успех?

— Это приглашение? — Я тут же мысленно обругал себя за такую прямолинейность.

— Что? Нет-нет, — казалось, она хочет сказать: «Что вы себе позволяете?» Я поглядел на задний ряд. Хелен и Мередит Полк уже шли к двери. Хелен не оборачивалась — видимо, она поднялась с места, как только увидела, как я смотрю на блондинку, но Мередит Полк так и пыталась изничтожить меня взглядом.

— Вы кого-то ждете? — спросила девушка.

— Нет, ничего важного. Может, перекусите со мной? Я ужасно проголодался.

Я уже знал, что она более важна для меня, чем Хелен Кайон. Расставшись с Хелен, я к тому же избавлял себя и ее от недель, а то и месяцев болезненных сцен. Что бы там Мередит ни говорила, я не хотел лгать Хелен.

Девушка, идущая рядом со мной, очаровала меня тем, что казалась находящейся вне возрастов, чуть ли не вне времени; она была красива какой-то мифологической красотой. С той же ленивой грацией она могла проходить в XVI веке по итальянской пицце или в двадцатые годы, выходя из отеля «Пласа», ловить на себе оценивающий взгляд Скотта Фицджеральда. Конечно, это было абсурдное чувство, но оно не исчезло даже после того, как я разглядел ее ноги и все ее тело. Ее грация и невозмутимость ничуть не напоминали обычное поведение студенток английского отделения.

Конечно, сейчас я свожу к одному моменту впечатления шести месяцев, но по-моему это мнение сложилось у меня уже в тот первый раз, когда мы с ней шли из кампуса в ресторан. Она шла рядом со мной с видом бесконечного послушания — ироничная пассивность, свойственная тем, кого красота запечатывает, как принцессу в башне.

Я повел ее в ресторан, чересчур дорогой для меня. Но я не мог пригласить ее в худшее место. И я уже знал, кого я хочу привезти к Дэвиду в Стилл-Бэлли.

Ее звали Альма Моубли, и родилась она в Новом Орлеане. Скорее по ее манерам, чем из ее слов, я заключил, что ее родители богаты; отец занимался живописью, и она почти все детство провела в Европе. О родителях она говорила в прошедшем времени, и я подумал, что они недавно умерли. Для нее были характерны такая неопределенность и отвлеченность от всего, кроме себя.

Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, окончила Чикагский университет — было невозможно представить Альму в шумном, грубом Чикаго, — и поступила в Беркли. Я понял, что в научной жизни она не завсегдатаи, как Хелен, а новичок, но училась она хорошо благодаря таланту и своей сообразительности. В Калифорнию она приехала из-за здешнего климата.

Я снова, в который уже раз, подивился несоответствию ее облика и образа жизни. Конечно, я не сомневался, что она успешно напишет свою работу (о Вирджинии Вулф) и получит хорошее место в одном из маленьких колледжей побережья. Но вдруг, внезапно и шокирующе, она предстала передо мной в другом обличье — сторивиллской проститутки начала века, с завитыми волосами, обнаженной, с бесстыдно расставленными ногами. Видение было необычайно ярким, и я отнес это к тому, что мне хочется ее. Она говорила о книгах — не как специалист, вроде Хелен, а просто как любительница чтения, — а мне хотелось схватить ее, растормошить, чтобы ее спокойствие исчезло и она обратила бы на меня внимание.

— У вас есть друг? — спросил я.

Она покачала головой.

— Так значит вы никого не любите?

Нет, — она улыбнулась. — В Чикаго у меня был мужчина, но с ним все кончено.

" — Один из ваших профессоров?

— Один из моих профессоров, — новая улыбка.

— Он был женат? Вы любили его?

Она на миг посерьезнела.

— Нет. И не спрашивайте меня об этом. Он не был женат, и я его не любила.

Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.

— Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?

— Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам виноват.

— Алан?

— Алан Маккени. Он был очень добр.

— Добр и глуп.

— Вам так важно об этом знать? — спросила она с характерной для нее тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.

— Нет. Просто интересно.

— Ладно, — ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с моими. — Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.

Похоже, у него не было опыта с женщинами, — опять едва заметное колебание в голосе. — Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я для него. Знаю, что вы хотите спросить.

Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно… мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.

— И как долго это у вас продолжалось?

— Год, — она закончила есть и накрыла тарелку салфеткой. — Не понимаю, зачем мы об этом говорим.

— А что вы любите?

Она сделала серьезное лицо.

— Дайте подумать. Так. Лето. Кино. Английские романы. Встать в шесть утра и глядеть в окно — как там чисто и пустынно. Чай с лимоном. Что еще? Париж и Ниццу. Очень люблю Ниццу. Когда я была маленькой, мы провели там три или четыре лета.

— Непохоже, что вы рождены для научной карьеры, — заметил я. Создавалось впечатление, что она сказала мне все — и ничего.

— Непохоже, — она улыбнулась. — Наверное, я рождена для Великой Любви.

Принцесса опять заперлась в своей башне.

— Сходим в кино завтра вечером? — предложил я, и она согласилась.

На следующий день я предложил Рексу Лесли поменяться столами. С его места был виден холл.

В кинотеатре шла «Великая иллюзия» Бенуара, которую Альма не видела. Когда мы сели, я испытал прилив страха и понял, что боюсь встретить Хелен Кайон. Но она не любила такие места; к тому же в это время она еще сидела в библиотеке. Я почувствовал угрызение совести, что сам не сижу там, готовясь к лекции.

— Какое хорошее кино, — сказала она. — Я чувствовала себя так, будто сама там нахожусь.

— Тогда вы чувствуете фильмы очень глубоко.

— Конечно, — она удивленно взглянула на меня.

— А литературу?

— Конечно. Ну… не знаю. Она мне нравится.

Бородатый парень рядом с нами сказал:

— Веннер наивен, как и его журнал. Я купил его только тогда, когда увидел на обложке Джерри Брауна.