Страна Лавкрафта - Мэтт Рафф

Все записи в нем делала Рут, дочь Ады. Та, хоть и выучилась читать, писать не умела, зато обладала великолепной памятью. Сосредоточившись на конкретной дате, она могла вспомнить все, что делала она и что с ней делали другие – за все время от пробуждения до отхода ко сну.

На каждый день Рут отводила отдельную строку. Где нужно, Ада своей рукой добавляла закорючки, обозначавшие разные виды лишений: оскорбления, побои, прочее.

В отношении платы за труд Ада полагалась на расчеты бывшего хозяина, Гилкриста Бернса. Он имел привычку сдавать своих рабов в аренду другим землевладельцам и не скрывал, во сколько оценивал их работу. Ребенком Ада «зарабатывала» по двадцать центов за полный рабочий день. К шестнадцати годам ее «повысили» до доллара в день – столько же зарабатывали взрослые мужчины (господин Бернс, надо сказать, имел удивительно прогрессивные взгляды касательно равенства полов; особенно когда речь шла о деньгах, идущих ему в карман).

По поводу компенсаций за лишения Ада обращалась к Библии. Побои оценивались в двадцать семь долларов двадцать шесть центов (так как бичевание Спасителя описывалось в главе двадцать седьмой, стихе двадцать шестом Евангелия от Матфея)[24]. Плата за самое распространенное из надругательств, относящихся к категории «прочее», составляла двадцать два доллара с четвертью – эта цифра по той же логике была взята из Второзакония[25].

Рут записывала числа в аккуратные колонки, сводила их и подсчитывала итог. Окончательная сумма, за вычетом расходов на содержание, но без учета процентов, составила 8 817 долларов 29 центов – по тем временам небольшое состояние.

Однако для Ады куда большее значение имел сам процесс перечисления трудов и дней. Взяв в руки заполненный «Дне´вник», она почувствовала, что будто прошла через обряд очищения. Воспоминания о рабской доле, естественно, никуда не делись, но основной их груз перешел на страницы гроссбуха. Она как бы снова освободилась – на этот раз по-настоящему – и прожила остаток дней в мире и гармонии, которых прежде не знала.

Принадлежала же книга, по сути, Рут, и следующие двадцать пять лет она безуспешно пыталась стребовать деньги с потомков Бернса. Те, однако, считали, что сожжение плантации сняло с них всякую ответственность за рабов, и на письма не отвечали. Точно так же повели себя одиннадцать губернаторов Джорджии и шесть президентов США.

В конце концов Рут завещала «Дне´вник» старшей дочери, Люси, а та, в свою очередь, – Джорджу. Следующим хранителем должен был стать Хорас, если только Монтроуз, который в пять лет самочинно объявил себя заместителем хранителя, первым не вырвет ее из мертвых рук брата. Офелия же, средняя сестра, давным-давно устранилась от всех этих дел. Нет, она по-прежнему приезжала на каждый День благодарения и вела записи, так как у нее самый аккуратный почерк, но хранение книги оставила на братьев.

Она знала, что в их руках «Дне´внику» ничего не грозит.

* * *

В полдень Джордж с Монтроузом встретились у банка. Каждый добирался туда по-своему: так у них повелось с 1946 года, когда их обоих задержала полиция. Слово за слово, они попали в участок, и лишь немалой взяткой их удалось оттуда вытащить. В банк они успели чудом; еще чуть-чуть, и он бы закрылся на все праздники.

Сегодня добрались без приключений, но уже в банке стало понятно, что что-то не так. В фойе было полно народа, даже с учетом того, что сейчас у всех обеденный перерыв; очередь выходила аж на улицу. А вместо заведующего банком Бена Розенфельда их встретил охранник Уайти Данлап.

– Что тут такое, Уайти? – спросил Джордж. Осмотревшись, он заметил, что шторки на окнах кабинетов заведующего и его помощника закрыты.

– Копы заходили, – объяснил Уайти вполголоса. – Отдел по борьбе с организованной преступностью.

– И что хотели?

Уайти пожал плечами.

– Понятия не имею. Меня поставили сторожить у входа. Знаю только, что из-за этого работать начали на час позже, и пронесся слух, будто банк закрывают, и народ спешит поскорее снять деньги. Мистер Розенфельд с самого утра на телефоне, успокаивает перепуганных вкладчиков. Он просил извиниться, что не может лично вас обслужить, но разрешил это сделать мне.

Ячейка находилась в подвале. Уайти открыл дверь хранилища, пропустил Джорджа с Монтроузом внутрь, потом подобрал с пола окурок сигары. Нахмурившись, он проверил помещение, не затаился ли тут кто.

Джордж уже стоял со своим ключом наготове.

– Уайти? – позвал он.

– Да-да, сейчас…

Зажав окурок двумя пальцами, Уайти выудил из кармана свой ключ.

Джордж вытаскивал коробку из ячейки, а Монтроуз стоял рядом, готовый подхватить ее, если вдруг с братом случится удар или он заживо вознесется на небеса. Лицо у Джорджа действительно изменилось, но от того, что коробка подозрительно легкая.

– Что такое? – спросил Монтроуз.

Джордж снял крышку. В коробке хранилась кожаная папка: бумаги на освобождение семейства Берри, датированные 1833 годом, а также более недавние документы, например, свидетельство о рождении Хораса. А вот «Дне´вника», который обыкновенно лежал сверху, не было. На его месте они обнаружили короткую записку:

– Ах ты ж сын сукин, – проговорил Монтроуз.

Вместо подписи было нарисовано восходящее солнце – символ Ордена Изначального рассвета.

* * *

По адресу ехали уже вместе, на «паккарде».

– Револьвер-то захватил? – спросил Монтроуз, пока Джордж заводил двигатель.

– Под сиденьем, – ответил Джордж, а когда Монтроуз потянулся, схватил брата за руку. – Не надо, я сам.

– Что, теперь твоя очередь стрелять в него?

– Я просто попробую вернуть книгу Ады. – Джордж удержался от напоминания, как Монтроуз пытался застрелить Калеба Брейтуайта и чем это закончилось. – Лучше найди адрес. Карта в бардачке.

Монтроуз что-то проворчал себе под нос, но дальше пререкаться не стал.

Джордж старался терпеливее относиться к брату – да, к брату, и не «единокровному», а полноценному: именно так он представлял Монтроуза окружающим и сам в это верил. Ты либо родственник, либо нет; третьего, по его мнению, не дано. Но все равно то, что у них разные отцы, нередко давало о себе знать, и ярче всего проявлялось в вопросе с книгой прабабки Ады.

Семейству Берри повезло: их последний владелец, Люциус Берри, был из тех редких, истово верующих христиан, каких еще называют «солью земли». Родители, братья и сестры Люциуса погибли во время вспышки холеры в 1832 году, и ему достались в единоличное владение семейная табачная плантация и семеро рабов. Истолковав эпидемию как знак свыше, Люциус задался целью искупить грехи предков. Он распродал остатки наследства, погрузил рабов со скарбом в повозки, под охраной вывез их на запад и подарил им не только свободу, но и землю и деньги на новую жизнь: сказка, ставшая былью.