Вампир Арман - Энн Райс

– Да заткнись ты! – сказал рыжеволосый Мартино, несводя с меня глаз. – Ну же, исполни последнюю просьбу умирающего, маленькийДавид, – продолжал он. – Все мы умрем. Я умру за тебя, так не умретели вы со мной, сударь, – ненадолго, прямо в моих руках? Давай поиграем водну игру. Она вас развлечет, Мариус Римский. Посмотрите, как я заберусь нанего, как я ритмично и искусно буду его гладить, и на ваших глазах скульптураиз плоти забьет фонтаном, я поработаю насосом, и мне в руки хлынет влага.

Он сложил руки, как будто уже получил то, что хотел. Он ещедолго смотрел на меня, а потом низким шепотом произнес:

– Я слишком мягок, из меня скульптуры не получится. Дай жемне отпить от твоего фонтана. Сжалься над умирающим от жажды.

Я выхватил из его дрожащей руки и одним глотком опустошилкубок. Внутри все напряглось, и мне показалось, что сейчас вино подниметсяобратно и меня вырвет. Я заставил его спуститься вниз. Я посмотрел на моегоМастера.

– Как же мерзко, мне противно.

– Чушь какая, – ответил он, едва шевеля губами. –Смотри, какая вокруг красота!

– Будь я проклят, если он не умер, – сказал седой. Онпнул труп Франсиско на полу. – Мартино, я пошел.

– Останьтесь, сударь, – сказал Мариус. – Я поцелуювас на ночь.

Он хлопнул его по запястью и набросился на его горло.Интересно, что подумал в тот момент рыжий, который, едва взглянув на них,продолжил свои уговоры. Он опять наполнил мой кубок. Седой человек издал стон,или это был Мариус? Я окаменел от ужаса. Когда он отвернулся от своей жертвы, яувидел разлившуюся в нем новую кровь и отдал бы все на свете, лишь бы он сновастал белым – мой мраморный бог, мой высеченный из камня повелитель в нашейобщей постели.

Рыжий встал прямо передо мной, перегнулся через стол имокрыми губами приложился к моему рту.

– Я умираю из-за тебя, мальчик! – объявил он.

– Нет, ты умираешь без причины, – сказал Мариус.

– Мастер, пожалуйста, только не его! – крикнул я.

Я отлетел назад, чуть не потеряв равновесие. Рука моегогосподина разделила нас, и его ладонь легла рыжему на плечо.

– В чем же тайна, сударь? – отчаянно крикнул я, –тайна храма Святой Софии, в которую нужно поверить?

Рыжий был совершенно одурманен. Он сознавал, что перебрал,что происходящее не поддается никакой логике, но был уверен, что виной всемуопьянение. Он покосился на руку Мариуса, лежавшую у него на груди, и дажеповернулся, чтобы получше рассмотреть пальцы, сжимавшие его плечо. Потом онвзглянул Мариусу в лицо, и я тоже.

Мариус стал человеком, настоящим человеком. От недоступного,вечно неизменного бога не осталось и следа. В его глазах мерцала кровь. Онразрумянился, как будто долго бежал, и губы его были в крови, он облизнул их, иязык стал рубиново-красным. Он улыбнулся Мартино – последнему, единственномуоставшемуся в живых.

Мартино перевел взгляд с Мариуса на меня, мгновенносмягчился и потерял бдительность.

– В разгар осады, – почтительно заговорил он, –когда турки ворвались в церковь, некоторые монахи оставили алтарь Святой Софиии унесли с собой чашу и Святое причастие, плоть и кровь нашего Господа. Они ипо сей день спрятаны в потайных комнатах храма Святой Софии, и в тот самый миг,когда мы возьмем город, в тот самый миг, когда мы вернем себе великий храмСвятой Софии, когда мы прогоним турок из нашей столицы, вернутся те священники,те самые священники. Они выйдут из своего укрытия, поднимутся по ступенямалтаря и возобновят мессу с того самого места, на каком их заставилиостановиться.

– Ах, – вздохнул я в восхищении от услышанного и тихообратился к своему господину: – Мастер, ведь это достаточно хорошая тайна,чтобы оставить ему жизнь, не так ли?

– Нет, – сказал Мариус. – Эту историю я знаю, а онсделал Бьянку шлюхой.

Рыжий силился понять суть нашего диалога.

– Шлюхой? Бьянку? Десять раз убийцей, сударь, но не шлюхой.Шлюха... Все совсем не так просто. – Он разглядывал Мариуса с таким видом,словно находил этого разгоряченного от страсти мужчину прекрасным. Так оно ибыло.

– Да, но ты научил ее совершать убийства, – почти нежнопроизнес Мариус, массируя пальцами его плечо и одновременно закидывая ему заспину левую руку, чтобы иметь возможность покрепче прижать его к себе. Оннаклонил голову и лбом коснулся виска Мартино.

– Х-м-м-м. – Мартино встряхнулся. – Я перепил. Яникогда не учил ее ничему подобному.

– Да нет, учил, ты учил ее убивать, причем за совершенноничтожные суммы.

– Господин, а нам-то что за дело?

– Мой сын забывается, – сказал Мариус, глядя наМартино. – Он забывает, что я обязан убить тебя от имени нашей прекраснойдамы, которую ты хитростью заманил в свои темные, грязные заговоры.

– Она оказывала мне услуги, – сказал Мартино. –Дайте мне мальчика!

– Прошу прощения?

– Вы намерены убить меня, так убивайте. Но дайте мнемальчика. Один поцелуй, сударь, – о большем я не прошу. Один поцелуй, мнебудет достаточно. Для всего остального я слишком пьян!

– Пожалуйста, Мастер, я этого не вынесу! – воскликнуля.

– Как же ты намереваешься вынести вечность, дитя мое? Разветы не знаешь, что я собираюсь тебе дать? Разве есть у Бога такая сила, чтоможет меня сломить? – Он окинул меня яростным, злым взглядом, но мнеказалось, что в нем больше притворства, чем подлинных эмоций.

– Я выучил свой урок, – сказал я. – Я просто не могусмотреть, как он умрет.

– О да, значит, выучил. Мартино, целуй моего сына, если онпозволит, и смотри, будь с ним ласков.

Теперь уже я перегнулся через стол и поцеловал рыжего вщеку. Он повернулся и перехватил мои губы своим ртом, голодным, кислым от вина,но соблазнительно горячим.

Из моих глаз брызнули слезы. Я открыл рот и впустил егоязык. Закрыв глаза, я чувствовал, как он завибрировал, как его губы затвердели,как будто превратились в металл.

Мой господин набросился на него, набросился на его горло, ипоцелуй прервался, а я в слезах, вслепую нащупал рукой то самое место на шее,куда проникли зловещие зубы моего господина. Я нащупал шелковые губы Мастера,твердые зубы под ними, хрупкую шею.

Я открыл глаза и отстранился. Обреченный Мартино вздыхал истонал – сомкнув губы, он с затуманенными глазами безвольно откинулся назад вруках моего господина.

И вдруг, медленно повернув к Мастеру голову, он хриплымпьяным голосом едва слышно проговорил: