Версальский утопленник - Жан-Франсуа Паро

— Ах! Наш прокурор негодует.

— Нисколько! Я просто шаг за шагом продвигаюсь по дороге истины. Все тот же друг, один из сорока академиков, утверждает, — ах, мне больно повторять его слова, — что в глазах общества королева занимает то же место, что и прежние королевские фаворитки. Измерьте всю глубину падения. Нападая на фавориток, нападали на короля, но при этом не затрагивали величие трона. Сейчас же слова, которыми рисуют портрет королевы, по своей непристойности далеко превосходят все, когда-либо написанное о Помпадур или Дюбарри. Предлогом может послужить любая мелочь. А представьте, что начнется, если узнают, что она читает непристойные книги. Станут говорит, что она насквозь порочна и ищет в этих книга вдохновения для очередных оргий, хотя речь идет всего лишь о любопытстве молодой женщины, попавшей в дурное общество. То, о чем знают понаслышке или, наоборот, слишком подробно, никогда не вызывает уважения. Наши короли и королевы должны заворачиваться в плотные мантии обычаев, которые защищают их и внушают подданным уважение к их особам. Они должны позволять лицезреть себя и приближаться к себе только в согласии с традициями парадного этикета. Король допустил изгнание этикета из своего окружения. Именно изгнание. Он мог бы себе это позволить, если бы обладал величественным и внушительным видом, но, несмотря на его высокий рост, ему не хватает представительности.

— Однако во время личных аудиенций он выглядит совершенно иначе.

— Потому что он знает и ценит вас, и его робость отступает. Он даже перестает сутулиться! Но вернемся к королеве. Думается мне, следует убедить ее прочесть направленные против нее памфлеты. Из них она хотя бы от противного узнает, что ждет от нее народ. Двор — это большой театр, а она сократила труппу, оставив лишь маленький кружок своих приближенных. Даже самая тонкая кисть не сможет написать ее парадный портрет. Она тушуется, предпочитая оставаться незамеченной, в то время как ее долг — пробуждать мысли о величии государыни, а не заставлять думать о ней как об обыкновенной женщине, чьи поступки становятся добычей сплетников, всегда готовых вывернуть их наизнанку. Времена нынче тревожные, и ради сохранения спокойствия в королевстве ей следовало бы прекратить подбрасывать пищу для пересудов!

Обычно невозмутимый Ноблекур крайне редко говорил так взволнованно. Однако, несмотря на возбуждение, в речах его, как всегда, звучал голос разума. Его недавний разговор с герцогом Ришелье давал немало поводов как для размышлений, так и для негодования. Как частное лицо, герцог подверг нынешний двор язвительной критике, однако удалиться от двора он не мог: всей своей жизнью он был связан с Версалем, хотя, в сущности, там в нем давно никто не нуждался. Королева злилась на него за то, что он числился среди поклонников Дюбарри. Король не любил его за то, что он поощрял любовные интрижки его деда. Но маршал не мог жить без двора; впрочем, теперь он вел себя осмотрительно, можно даже сказать скромно. И только во время встреч со старыми друзьями, к коим принадлежал и Ноблекур, он, зная, что ничем не рискует, позволял себе горькие и язвительные высказывания, нападая без всякого снисхождения на первых лиц королевства. Особенно доставалось от него королеве.

— Ваше дело, — без промедления продолжал Ноблекур, — кажется мне ясным в начале, но крайне запутанным в его предполагаемом конце. В нем слишком много незнакомцев. Запутанные махинации, без сомнения, связаны между собой, а потому в первую очередь надо определить степень продажности нашего Ренара, а также в чем суть дела о памфлетах. Исходя из ваших рассуждений, следует признать, что вчера ночью сей полицейский побывал в Версале. Находка второго рыжего парика свидетельствует о том, что один человек захотел выдать себя за другого. Об этом на первый взгляд говорит и свидетельство караульного у Морских ворот, и жетон допуска в сады королевы. Но если исходить из рассказа Ретифа, то во время совершения преступления Ренар предавался разврату с одним из расплодившихся нынче ганимедов. Не хочу недооценивать вашу полицию, поэтому полагаю, что она и на этот раз докажет свою эффективность, отыскав и заставив говорить сего ганимеда. Если он подтвердит, что этой ночью Ренар пребывал у себя в гнездышке, вам будет проще понять события этой ночи. Ну а в заключение следует сказать, что, судя по всему, у вашего инспектора в Версале есть сообщники. Ведь Ламор, получив в Воксхолле инструкции от Ренара, тотчас куда-то отправился.

— Предполагаю, Ренар отправил его в Версаль предупредить — только вот кого? — о моем прибытии.

— Значит, ему предстояло с кем-то встретиться. Где? Почему? Ответив на эти вопросы, вы сразу сделаете большой шаг вперед. На вашем месте я бы всерьез заинтересовался женой инспектора. Кокетливая и легкомысленная, если верить словам вашего австрийского министра, она принадлежит к ближайшему окружению королевы. Смотрите на положение вещей как в целом, так и в деталях. Прозревайте истину во всех ее обличьях. Отгородитесь каменной кладкой точности и уверенности, скрепите кирпичи истины быстросохнущим цементом, ищите причину и справа и слева. И соотноситесь с автором «Сатир» и «Од».

И он хлопнул по лежавшей перед ним книге.

— Впрочем, сейчас я читаю Плавта, его комедию «Близнецы», где автор обыгрывает возможные последствия полного сходства двух своих персонажей.

— Что вы сказали? А, вы напоминаете мне о Горации!

Пытаясь придать смысл этому имени, Николя принялся измышлять самые невероятные предположения, однако ни в одном из них не нашлось места даже для тени латинского автора.

— Обратите на этого Горация самое пристальное внимание и постарайтесь понять, не скрывается ли под этим псевдонимом тайный кукловод, которого вы ищите. Засим я возвращаюсь к Плавту, а вы отправляетесь спать, ибо ваши глаза, перестав вам повиноваться, закрываются сами.

— О, сколько энергии в ваших словах! Сколько оптимизма! Возблагодарим же шалфей и доктора Троншена!

— Идите, идите отсюда! — со смехом проговорил Ноблекур, погрозив — к великому возмущению Мушетты — Николя тростью; напуганная кошечка спрыгнула на пол и выскользнула в открытую дверь.

— Уходите, только окажите мне еще одну маленькую услугу. Отнесите Сирюса на пару минут во двор. Он стареет, и ему тяжело спускаться по лестнице, так же как и мне! А завтра утром передайте мне через Катрину тот лист с партитурой, что нашли у вашего Ламора; мне бы хотелось взглянуть на нее поближе.

Николя осторожно взял старенького песика на руки. Сирюс тявкнул и лизнул ему руку. Николя не хотел об этом думать, но приходилось соглашаться: собачка состарилась. Товарищ Мушетты больше не мог, как прежде, следовать за ней повсюду. Шаловливая и свободолюбивая, теперь кошечка легко избегала его придирчивого внимания. Большую часть дня песик спал на подушке, проявляя активность либо во время еды, ибо, как и прежде, отличался отменным аппетитом, либо когда предоставлялась возможность выразить свою привязанность хозяину и его друзьям. Когда Николя переехал на улицу Монмартр, Сирюс был в расцвете сил, а теперь, по человеческим меркам, он, возможно, достиг возраста Ноблекура, а может, и перешагнул его. От сознания неизбежности расставания ему стало жутко. Во дворе старенький песик нетвердым шагом направилась под липу, где привык справлять свои естественные надобности; зрение у него давно ослабло. Пуатвен следил за тем, чтобы место всегда оставалось чистым. В городе же, в чем Николя убеждался каждый день, дела обстояли совсем наоборот. Парижане любили животных. Ни богатые, ни бедные не могли без них обходиться. В жилищах парижан водились собаки, кошки, канарейки, вьюрки, попугаи, голуби, горлицы и даже сороки. В комнатах, несмотря на запреты полиции, устраивали крольчатники, где в тесноте обитали целые выводки кроликов. Обилие всевозможного зверья не способствовало ни чистоте городских улиц, ни покою горожан. Объедки и экскременты животных устилали лестницы и проходы между домами. Остатки от кормежки животных увеличивали поголовье крыс, наводнявших древнюю столицу. Николя донес Сирюса до дверей спальни Ноблекура и усадил у входа; хозяин комнаты, сидя в кресле, дремал над Плавтом.