«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

Семнадцать штук! Все, что осталось после неудачной попытки ремонта книжной полки. Бедная коробочка на робота-ежика стала похожа»…

В самокритичном порыве С. Б. сорвал с шеи пластырь, поднес к близоруким глазам и, тщательно осмотрев его с обеих сторон, осторожно прилепил на место.

«…Ладно, поизмывался над находкой, да и выкинул бы ее в мусоропровод. Так нет же! Решил, мерзавец, эту мученицу наэлектризовать, патлы свои поганые ею расчесывать. Шляпки гвоздей за волосы цепляются — и больно, и утраты невосполнимые, а я знай себе вожу ею по дурной голове. Потом, кажется, «синим светом» облучал, в морозилке минут десять держал, разрисовал фломастером (специально за оранжевым к соседу ходил), шепотом, в доверительном таком тоне, произнес: «Котлеты надо готовить играючи»… Да, точно, так и было. Вот как раз после этих слов я потерял сознание и очнулся уже здесь».

С. Б., не вставая с кресла, ногой дотянулся до телевизора и большим пальцем переключил программу. Крутили очередной глупый, банальный, дешевый триллер. Погони там всякие, загадочные исчезновения, кошмары, насилие на каждом шагу. Дребедень всяческая…

С. Б. свернулся калачиком и уже в уютной полудреме задался последним вопросом: «Но почему все-таки я предварительно разделся?».

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Павел Кузьменко

Флуктуация

⠀⠀ ⠀⠀

Пес-рыцарь Адальберт фон Цубербиллер получил специальной дубиной по голове и упал с лошади на коварное ледяное покрывище. При этом он успел подумать: о гнусные штеттинские халтурщики! Не шлем, а консервная банка, клянусь святым Онуфрием! Потом на него всей своей бронированной тушей села подраненная рыцарская кобыла, и Адальберт опять подумал: прощай, любимая Марта и очаровательные белокурые близняшки Брунгильдочка и Ригондочка, и замечательное поместье в 10 тысяч квадратных локтей на берегу хладноструйной реки. Сразу после этого треснул весенний лед, и черная вода Чудского озера растворила смертельную пасть.

Хлопая ладонями по плавающему серому крошеву и отплевываясь, Адальберт фон Цубербиллер вскричал на немецком языке:

— О, эти хитрые русские! Ну надо же было устроить сражение именно 5 апреля 1242 года…

— Поелику бяшеть глаголющу… — отвечали с другого берега хитрые русские.

И рыцарь быстро пошел ко дну, подумав при этом: если выкарабкаюсь из этой передряги, вот, слово чести, поставлю свечу в собственный рост в церкви святого Онуфрия Рюгенбахского, закажу тройной молебен о спасении души и отпишу соседнему монастырю половину своего имения.

Как часто говорит наука, человек, оказываясь в смертельной опасности, находит в себе невероятные силы, его организм изыскивает неожиданные резервы, и соломинка вытягивает утопающего, после чего в руках у него оказывается палка в тот единственный раз, когда она стреляет. Уже на темном холодном дне, сдавливаемый собственным доспехом, теряющий последний воздух из легких, Адальберт нащупал продолговатый металлический сосуд и тянущийся из него гофрированный шланг с пластмассовой штуковиной на конце. Ведомый уже не разумом, а безусловным инстинктом, рыцарь догадался сунуть загубник туда, куда и надлежит, и повернуть рукой вентиль на баллоне противосолонь. Также наощупь он обнаружил сложенный вчетверо надувной спасательный плотик с запасом еды и питьевой воды, а также картой-миллиметровкой окрестностей.

Спустя пару часов, когда все уже закончилось, Адальберт фон Цубербиллер всплыл и, где подгребая, где перепрыгивая со льдины на льдину, добрался до своего берега. На той же неделе ему довелось в Ревеле сесть на датское пассажирское судно и, спустя полмесяца, благополучно прибыть в Любек, а там до родного Рюгенбаха один конный переход. Рыцарь был благородным человеком и сдержал свое слово — то есть поставил свечу в собственный рост, заказал тройной молебен и отписал монастырю 5 тысяч квадратных локтей.

Умереть ему удалось только во время эпидемии моровой язвы, свирепствовавшей в Европе в 1255 году. Но так до конца жизни крестоносец и не догадался, откуда тогда на дне Чудского озера взялись акваланг и спасательный плотик.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

№ 7

⠀⠀ ⠀⠀

Виктор Пелевин

Жизнь и приключения сарая Номер XII

⠀⠀ ⠀⠀

Вначале было слово, и даже, наверное, не одно — но он ничего об этом не знал. В своей нулевой точке он находил пахнущие свежей смолой доски, которые лежали штабелем на мокрой траве и впитывали своими гранями солнце, находил гвозди в фанерном ящике, молотки, пилы и прочее — представляя все это, он замечал, что скорей домысливает картину, чем видит ее. Слабое чувство себя появилось позже — когда внутри уже стояли велосипеды, а всю правую сторону заняли полки в три яруса. По-настоящему он был тогда еще не Номером XII, а просто новой конфигурацией штабеля досок, но именно эти времена оставили в нем самый чистый и запомнившийся отпечаток: вокруг лежал необъяснимый мир, а он, казалось, в своем движении по нему остановился на какое-то время здесь, в этом месте.

Место, правда, было не из лучших — задворки пятиэтажки, возле огородов и помойки — но стоило ли расстраиваться? Ведь не всю жизнь он здесь проведет. Задумайся он об этом, пришлось бы, конечно, ответить, что именно всю жизнь он здесь и проведет, как это вообще свойственно сараям, — но прелесть самого начала жизни заключается как раз в отсутствии таких размышлений: он просто стоял себе под солнцем, наслаждаясь ветром, летящим в щели, если тот дул от леса, или впадая в легкую депрессию, если ветер дул со стороны помойки; депрессия проходила, как только ветер менялся, не оставляя на его неоформившейся душе никаких следов.

Однажды к нему приблизился голый по пояс мужчина в красных тренировочных штанах; в руках он держал кисть и здоровенную жестянку краски. Этот мужчина, которого сарай уже научился узнавать, отличался от всех остальных людей тем, что имел доступ внутрь, к велосипедам и полкам. Остановясь у стены, он обмакнул кисть в жестянку и провел по доскам ярко-багровую черту. Через час весь сарай багровел, как дым, в свое время восходивший, по некоторым сведениям, кругами к небу; это стало первой реальной вехой в его памяти — до нее на всем лежал налет потусторонности.

В ночь после окраски, получив черную римскую цифру — имя (на соседних сараях стояли обычные цифры), он просыхал, подставив луне покрытую толем крышу.

Где я, — думал он, — кто я?

Сверху было темное небо, потом он, а внизу стояли новенькие велосипеды; на них сквозь щель падал луч от лампы во дворе, и звонки на их рулях блестели загадочней звезд. Сверху на стене висел