История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

Независимо от классовой принадлежности новообращенных, лучше всего получалось проповедовать ислам у пиров из менее известных тарикатов, скромно выполнявших свою миссию среди людей, — в отличие от представителей ведущих орденов, хотя последние тоже претендовали на значительное число обращенных. Таким малоизвестным проповедникам, не подлежавшим контролю со стороны высших кругов, с особенной легкостью удавалось вдохновить на принятие новой веры тех, кто стремился обрести более высокое положение. В любом случае, на многих территориях индуизм предположительно продолжали исповедовать менее мобильные слои населения. Подобная тенденция, вполне возможно, способствовала дальнейшему ужесточению кастовых порядков у индусов.

Константинопольский патриарх Геннадий изъясняет султану Мехмету II основы православного вероучения. Греческая мозаичная икона, XVIII в.

Помимо прочего, ислам напрямую повлиял и на сами индуистские традиции. Пожалуй, это редко подразумевало модификацию формулировок официальных доктрин — например, переход к монотеизму. Скорее, это означало перемену в отношении к этим формулировкам и к традиции в целом — выражавшуюся как в выпадах против ислама, так и в его ассимиляции. Тенденцию к ужесточению кастовых правил у индусов довольно рано начали сопровождать попытки перейти из одной касты в другую — несомненно, они отчасти являлись компенсацией этой жесткости или ответной реакцией на нее. Подобные попытки наблюдались у вишнуитов и принимали форму так называемого мистицизма бхакти: мистицизма любви[346], развивавшегося параллельно с мистицизмом восточных христиан и ислама той же эпохи. В мистицизме бхакти акцент делался на простой, непосредственной вере в единое божество, без особенного упора на ритуалы. Он соответствовал некоторым тенденциям в суфизме — не только к мистической интерпретации монотеизма, важной для учения бхакти, но и к непризнанию официальных властей, что делало любые установленные законы вторичными, будь то законы улемов или брахманов. Несомненно, эти тенденции представляли собой эгалитарное по духу сопротивление сложным формам — атрибутам привилегированных сословий, — и, пожалуй, присутствие ислама помогало им находить способы выражения. За исключением привычного смешения культов в народе, самым поразительным эффектом взаимного проникновения ислама и индуизма стала серия народных монотеистических движений против мусульманских и индуистских религиозных лидеров, но с намеренным использованием языка обеих традиций. Подробнее мы поговорим об этом в книге V[347].

Индия, отделенная от земель старого ислама непроходимыми горами и бескрайними пустынями, оказалась (когда исламский мир созрел для экспансии) весьма уязвимой для мусульманской агрессии. С другой стороны, Европа, любая граница с которой всегда была, в лучшем случае, условной, демонстрировала гораздо больше устойчивости. Конечно, в каждом случае быстрее всего отбирались окраинные провинции: у Индии — Синд, а у Европы — Испания (пожалуй, сюда следует включить и Магриб). Но в обоих случаях — и для санскритской, и для эллинистической традиции — эти провинции были несущественны. В самом начале мусульманской экспансии в первой половине Средних веков были захвачены более важные территории: Пенджаб в Индии (земля, где возникли веды) и Анатолия в Европе (земля древних ионийцев и лидийцев, источник всего, что ассоциируется у нас с Элладой, и оплот Византийской империи). Обе они перешли в руки мусульман — по крайней мере, частично — в XI веке. Экспансии XIII века на территорию долины Ганга не было аналогов в Европе до XIV века; затем произошло соответствующее вторжение мусульман на Балканы, но оно остановилось на Адриатике; Италия (вторая колыбель классической античной культуры) так и не была покорена. По большей части под власть мусульман (османов и монголов) попали восточные европейцы — греки и славяне. Латинский запад Европы яростно сопротивлялся этому, но, кроме Венгрии, ему мало что удалось отстоять.

Вероятно, отчасти из-за этого ожесточеного сопротивления Османское государство, осуществившее самые значительные завоевания в Европе, стало намного более прочной структурой, чем Делийский султанат.

Именно в XV веке государство османов из пограничного объединения гази превратилось в абсолютизм, родственный типу военного патроната, и один из культурных центров исламского мира. Устойчивость государственной структуры стала очевидной, когда Тимуру удалось разрушить ее только после полного разгрома ее армии (1402 г.); поскольку, несмотря на разделение территории османов между принцами — позволившее каждому принцу и его свите получить по отдельной области, государство все же почти полностью сохранило прежние территории. После смерти Баязида Молниеносного (1403 г.) в спор за престол вступили четверо из его сыновей. Это было довольно типично — османы считали, что наследовать престол должен тот, кого изберет Бог — то есть кому посчастливится выиграть вооруженное состязание. Но эти войны за престол, начавшиеся после Тимура, длились одиннадцать лет, и большую часть времени балканской частью государства («Румелией») управлял один наследник, а тем, что осталось от владений османов в Анатолии, — другой. Между тем анатолийские эмираты сохраняли независимость под управлением собственных династий. Однако к 1413 году один из сыновей, Мехмед, воссоединил основные османские территории, и незадолго до смерти (в 1421 году) он начал заново подчинять себе эмираты Анатолии и восстанавливать османскую власть в Румелии (на Балканском полуострове). Его попытка покорить латинян на Эгейских островах (главным образом, венецианцев) провалилась из-за отсутствия флота. Но он успешно подавил восстание 1416 года (где участвовал Бедреддин), возглавленное дервишами, и это событие, вероятно, еще теснее связало друг с другом шариатских улемов и династию. Так или иначе, он возобновил принцип жесткого правления на основе баланса интересов, которым объяснялась мощь Османского государства до вторжения Тимура.

К 1428 году, при Мураде II (1421–1451), большинство анатолийских эмиратов снова были подчинены османам (кроме караманлидов в Конье), разве что в более мягкой форме, чем прежде. При Мураде II османам пришлось подавлять мятежи христиан против мусульманского господства — албанцы выступили под предводительством своего героя Скандербега, которого привезли к османскому двору в качестве заложника, когда венгерский полководец Хуньяди поддержал сопротивление сербов; каждый такой мятеж периодически получал помощь с Запада. Но в критические моменты османам удалось заручиться значительной поддержкой христиан — сербов и валахов (румын), — чтобы сохранить и упрочить свои позиции. Скандербег, вернувшийся в христианство, был редким исключением; большинство тех, кто влился в османское общество, оставались его частью навсегда — на счастье или на беду. Даже население, сохранившее христианскую веру, обычно предпочитало османское господство любому другому.