Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

посоветовал вам вот что: если только позволит вам состояние здоровья, господин капитан, не проедетесь ли вы со мной в наше жандармское управление?

– Вы… арестовать его хотите? – вскрикнула испуганно, заломив руки, Елизавета Михайловна. – За что? За что?

– Не арестовать, помилуйте, что вы! – И даже дотронулся до ее рук жандарм, как бы стараясь хоть этим ее успокоить. – Не арестовать, а только дать свои показания по этому делу, которые будут там записаны, понимаете? Свидетельские показания только!

– Свидетельские? – повторила она. – Но ведь он один не в состоянии будет, нет, он никуда не ходит один, а всегда со мною.

– С вами он может быть и теперь, прекрасно! И вы тоже дадите свои показания, мадам! И я уверен, что они для нас будут очень ценны!

– На дворе сейчас холодно, – сказала она беспомощно.

– Не очень холодно, уверяю вас… Наконец, закутайте его как-нибудь потеплее.

– Поедем, поедем, Лиза! – решительно выступил вперед Хлапонин. – Я готов.

– Разумеется, лучше вам сейчас же отделаться от этой обязанности, чем ждать и думать, что вам что-то такое угрожать может, – тоном совершенно дружеским уже советовал жандарм и вдруг спросил Хлапонина как бы между прочим: – Насчет Гараськи вы тоже ведь можете дать показание?

– Какого Гараськи? – удивленно поглядел на него Хлапонин.

– Ну, этого там, сообщника Чернобровкина, – беспечно сказал поручик.

– Гараську никакого не знаю, – подумав, ответил Хлапонин.

– Ну вот видите, другого преступника вы даже и не знаете… тем лучше для вас. Одевайтесь – и едем в управление. Поговорите там с подполковником Раухом, показания ваши запишут, и все…

III

Жандармское управление, куда в извозчичьей карете приехали вместе с поручиком Доможировым Хлапонины, помещалось в обширном, но почему-то очень неприглядном и даже обшарпанном снаружи двухэтажном каменном доме с антресолями и балконом вверху. Для того чтобы говорить с полковником Раухом, нужно было подняться во второй этаж.

Воздух в коридоре, по которому проходили Хлапонины вслед за Доможировым, был застоявшийся, затхлый – казенный: пахло сургучом, известкой и почему-то мышами.

Поручик попросил Елизавету Михайловну посидеть в небольшой комнате перед кабинетом Рауха, а Дмитрия Дмитриевича ввел в кабинет.

В кабинете, довольно большой комнате с четырьмя окнами на улицу, было только два стола, и за одним, большим, сидел сам подполковник, за другим, поменьше, военный чиновник со скромными бакенбардами в виде котлеток.

– Штабс-капитан Хлапонин! – представил Дмитрия Дмитриевича Доможиров.

Хлапонин стал навытяжку, как давно уже не приходилось ему ни перед кем стоять, и уже приготовился протянуть руку полковнику, но тот пальцем указал ему на стул против себя и сказал только: – А-а? Это вы Хлапонин? Присядьте!

Хлапонин, не успев еще удивиться, почему Раух не подал ему руки, уселся поудобнее на стул, так как чувствовал в этом настоятельную необходимость: ноги его были еще слабы, и легкую дрожь от усталости чувствовал он в коленях.

Доможиров подошел к чиновнику, взял у него какую-то синюю папку с бумагами и тут же передал Рауху, и в то время как тот безмолвно начал перелистывать бумаги в папке, Хлапонину не оставалось ничего больше, как разглядывать его самого.

Этот немец был лет сорока на вид и не мал ростом, но костляв, и руки его были, казалось, готовы рассыпаться на все составные части: кости, хрящи, сухожилия, вены… Лоб с желтыми лоснящимися взлизами, светлые волосы, жидкие, но аккуратно зачесанные справа налево, так что над левым ухом получалось даже что-то вроде буклей; усы обвисшие, притом лишенные малейшего оттенка добродушия; серые сухие глаза глядели как-то невнимательно, однако и явно недоброжелательно, как свойственно глядеть человеку, перед которым хорошо уже известный ему субъект предосудительного поведения.

– Перед приездом вашим сюда, в Москву, вы были в имении помещика Курской губернии Белгородского уезда Василия Матвеевича Хлапонина? – смотря в бумаги, спросил Раух скрипучим, надтреснутым, очень неприятным голосом.

– Так точно, был, господин полковник, – по форме ответил Хлапонин, стараясь в то же время припомнить точно, сколько именно дней провел он у дяди.

Раух сделал знак чиновнику, и тот пересел к его столу, и бойко забегало его гусиное перо по большому листу голубоватой, прочного вида бумаги.

– В каких отношениях вы были к владельцу имения?

Хлапонин заметил, что поручик Доможиров, тоже подсевший к столу, записал карандашом в своей записной книжке что-то и ответил:

– Покойный Василий Матвеевич был мой родной дядя, по отцу.

– Я это знаю, – сухо сказал Раух и посмотрел на него неодобрительно. – Я вас спрашиваю об отношениях в смысле… житейском. О ваших личных отношениях к нему я хочу знать.

Хлапонин понял, что на этом строится какое-то обвинение против него самого, а уж не только против Терентия Чернобровкина и какого-то Гараськи, о котором не зря же упоминал поручик Доможиров.

– Отношения наши, когда я жил в Хлапонинке, натянутыми не были, – ответил он, подумав.

– Не были? Как же так не были? – негодующе поглядел на него Раух. – Вы уехали от своего дяди, который вас сам пригласил к себе, на мужичьих лошадях! – При этом он сильно стукнул пальцами по бумагам в папке. – Уехали и даже не простясь с хозяином – вашим родным дядей, а говорите, что отношения не были натянуты!

Дмитрий Дмитриевич почувствовал, как испарина покрыла вдруг его шею, хотя в кабинете Рауха было скорее прохладно, чем тепло.

– Так точно, господин полковник, уехал я, не простившись с ним… после того как он накричал на меня за обедом, – сказал он, уже начиная терять кое-что из заготовленного запаса хладнокровия.

– Накричал за обедом! Чем же было вызвано это?

Раух глядел на него уничтожающе, и он перевел глаза на поручика Доможирова, у него ища защиты от такого наскока его же начальника.

– Это было вызвано тем… Я не совсем ясно помню, чем именно… Кажется, тем, что я просил его вместо одного многосемейного… вместо него сдать в ополчение другого… – проговорил Хлапонин не совсем уже внятно.

– Вместо одного другого?.. Какое же вам было дело до этого?.. Ведь крестьяне были не ваши, а вашего дяди?

Хлапонин вполне ясно видел, что тот самый становой пристав Зарницын, который подписал присланную ему бумажку, гораздо раньше прислал сюда ли прямо или в Московское полицейское управление очень подтасованный им материал следствия, почему этот Раух взял тон, каким не принято говорить с простым свидетелем.

– Крестьяне были не мои, а моего дяди, господин полковник, это так… но тот, за кого я просил, ко мне обращался как многосемейный… не помогу ли я… то есть не упрошу ли своего дядю, чтобы заменил другим.

– Так-с, очень хорошо-с! – потер руки с довольным видом Раух и кивнул чиновнику, чтобы записал ответ Хлапонина. –