Золотая чаша - Джон Эрнст Стейнбек

V

Генри Морган извлек из груды сокровищ золотую чашу, удивительно тонкую, изящную, с длинными изогнутыми ручками и серебряным ободком. Снаружи по ней гнались друг за другом четыре нелепых ягненка, а внутри, на дне, обнаженная девушка вздымала руки в чувственном экстазе. Капитан повертел чашу в руках и внезапно запустил ее в сияющую всеми огнями пирамиду алмазов. Камни рассыпались с сухим шорохом. Генри Морган повернулся и пошел к своему змеиному креслу. Он думал о щуплом лондонце, о Джонсе, думал о холодной руке эпилепсии, схватившей того в последние мгновения жизни. Эта рука всегда нависала над ним, гигантская рука, скручивавшая человека, пока на его губах не выступали белые капли невыносимой муки. Генри не мог понять, почему ему вдруг захотелось причинить боль жалкому человечку, пытать его и, наконец, убить. Всю жизнь Джонса за ним неотступно следовал бессонный палач. Да, конечно, причиной этого убийства были слова Кер-де-Гри, который сказал, что Джонс похож на Генри Моргана. Теперь он понял это и испытал жгучий стыд. Зачем ему понадобилось ссылаться на выдуманное воровство? Почему он не мог убить его безо всяких объяснений?

А Кер-де-Гри? Где он сейчас? Он видел Исобель, это несомненно, и она его заметила. Быть может, она полюбила Кер-де-Гри с его солнечными волосами и непонятным умением прельщать женщин. А как сделать, чтобы юноша не узнал о его бесславном поражении? О забавном приключении с булавкой и о всех других невыносимых унижениях, каким подвергла Генри Моргана Санта Роха? Пистолет, убивший Джонса, валялся на полу. Генри поднял его и принялся тщательно заряжать. Он боялся не насмешек Кер-де-Гри, а его сочувствия и понимания. Генри сейчас не хотел понимания. Его помощник поглядит на него с состраданием, с жалостью. И в жалости этой будет превосходство, легкая ирония. Это будет жалость красивого молодого мужчины, который сочувствует любовной неудаче другого мужчины, не такого красивого. И ведь Кер-де-Гри умеет многое угадывать верно, точно женщина, точно Исобель. Он ведет наблюдения тайным невидимым глазом.

А Красная Святая? Ее, конечно, надо будет взять с собой. Ничего другого не остается. Быть может, через долгое — долгое время она в него влюбится, но только не за его достоинства. Ее пренебрежение убедило его в том, что никаких достоинств у него нет, что он чудовищный ублюдок, изгой из — за какого — то неназываемого уродства. Прямо она этого не сказала, но дала ясно понять. Да, в нем нет тех качеств, которые могли бы привлечь к нему женщину, пока вокруг есть другие мужчины. Но, быть может, если других мужчин она видеть не будет, то забудет, что он этих качеств лишен. Быть может, когда — нибудь она решит довольствоваться тем, что в нем есть.

Он вспомнил свою последнюю схватку с ней. Теперь, когда он успокоился, его дикий поступок выглядел хвастливым ломаньем толстого мальчишки. Но мог ли мужчина поступить иначе? Она отразила его нападение смехом, злым, жестоким смехом, который извлек на свет его тайные побуждения и превратил их в забаву. Он чуть ее не убил… Но какой мужчина мог бы убить женщину, которая хочет, чтобы ее убили, которая умоляет, чтобы ее убили? Немыслимо! Он загнал пулю в ствол пистолета.

В дверях показалась измятая оборванная фигура. Эго был Кер-де-Гри, забрызганный грязью, с красными глазами, еще не смывший с лица кровавых следов битвы. Он поглядел на груду сокровищ.

— Мы богаты, — сказал он без всякого воодушевления.

— Где ты был, Кер-де-Гри?

— Где был? Так я же напился. Быть пьяным после сражения очень хорошо. — Он сардонически улыбнулся и облизал губы. — Но вот перестать быть пьяным совсем не хорошо. Прямо, как роды. Необходимо, но неприятно и безобразно.

— Ты был мне нужен, — сказал Генри Морган.

— Нужен? А мне сообщили, что вам никто не нужен, что вы довольны и счастливы самим собой, а потому я напился еще больше. Видите ли, сэр, мне не хотелось помнить, почему вы пожелали остаться одни. — Он помолчал. — Мне сказали, сэр, что Красная Святая была тут! — Кер-де-Гри засмеялся над чувством, которое не сумел скрыть, и большим усилием воли изменил тон. Он заговорил шутливо:

— Скажите мне правду, сэр. Узнать, чего он лишился, — для человека пусть маленький, но подарок. Многие люди на протяжении всей своей жизни только такими подарками и обходятся. Скажите мне, сэр, сдался ли нежный враг? Капитулировала ли крепость плоти? Развевается ли флаг Моргана на розовой башне?

Лицо Генри побагровело. Пистолет в его руке поднялся, направляемый неумолимым безумием. Раздался громкий треск, поплыло белое облачко дыма.

Кер-де-Гри остался стоять. Он словно бы прислушивался к дальней барабанной дроби. Затем его лицо исказила гримаса ужаса. Пальцы отчаянно зашарили по груди и проследили струйку крови до ее источника — маленькой дырочки в легком. Мизинец медленно заполз в дырочку. Кер-де— ри снова улыбнулся. Случилось то, чего он не боялся. И теперь, когда он знал это твердо, его страх прошел.

Капитан Морган тупо смотрел на пистолет в своей руке. Он как будто удивился, увидев его в ней, как будто поразился такому открытию.

Кер-де-Гри истерически засмеялся. — Моя мать вас возненавидит, — с сожалением произнес он. — И обрушит на вас все свои древние проклятия. Моя мать… — Его голос захлебнулся. — Не говорите ей. Придумайте какую

— нибудь сияющую ложь. Увенчайте мою жалкую жизнь золотым шпилем. Пусть она не уподобится недостроенной башне. Впрочем, нет… вам достаточно будет заложить фундамент, а уж она сама воздвигнет памятник из героических подвигов. Она построит мне гробницу из белоснежных неверных мыслей. — В горле у него заклокотала кровь. — Почему вы это сделали, сэр?

Капитан оторвал взгляд от пистолета.

— Сделал? — Он поглядел на окровавленные губы, на простреленную грудь, приподнялся в кресле и снова в него рухнул. Тоска обводила его глаза морщинами. — Не знаю, — сказал он. — Наверное, я знал, но забыл.

Кер-де-Гри медленно опустился на колени и уперся кулаками в пол.

— Мои колени, сэр… — извинился он. — Они меня не держат. — И снова как будто прислушался к барабанной дроби. Внезапно его голос зазвенел в горькой жалобе:

— Это сказки, будто умирающие думают о том, что ими сделано. Нет… нет… Я думаю о том, чего я не сделал, о том, что я мог бы сделать в грядущие годы, которые умирают вместе со мной. Я думаю о губах женщин, которых мне не доведется увидеть, о вине, еще дремлющем в виноградном семечке, о быстрых любящих ласках моей матери в Гоаве. Но главное, я думаю о том, что мне уже не встать и не пойти — никогда уже я не выйду под солнечные лучи, никогда больше не вдохну густых запахов, которые полная луна извлекает из земли… Сэр, почему вы это сделали?

Генри Морган опять тупо посмотрел на пистолет.

— Не знаю, — угрюмо пробормотал он. — Наверное, знал, но позабыл. Когда — то я убил собаку… и только что убил Джонса. А почему — не знаю.

— Вы великий человек, капитан, — сказал Кер-де-Гри с горечью. — А великие люди могут оставить свои побуждения творческой фантазии апологетов. Но я… — так я же, сэр, теперь уже ничто. Минуту назад я был редкостным фехтовальщиком, а теперь моего существа, того, что сражалось, и сыпало проклятьями, и любило, — словно бы никогда и не было.