Женщина в гриме - Франсуаза Саган

– Да, конечно, – заметил Симон, – я понимаю, но он-то, скорее всего, этого не знает… Да, а вот и чай! – оживленно воскликнул он, когда стюард вошел и принес на подносе корзиночки с круассанами и фруктами, весьма аппетитными на вид. – Я умираю от голода, – весело произнес Симон.

– Я тоже, ведь я вчера вечером по-настоящему не обедала. По правде говоря, тогда мне есть не хотелось.

Голос Ольги прозвучал весьма торжественно, с торжественностью, неуместной для особы, предающейся посту. Обслуживающий их официант отдернул занавески иллюминатора и уже готов был удалиться, как вдруг Симон, снова испугавшись, прищелкнул, подзывая его, пальцами и тут же покраснел.

– О, извините, – проговорил он. – Прошу прощения. – И он повторил жест, теперь уже с улыбкой. – Это получилось машинально…

На лице Ольги отразилось страдальческое отвращение, но стюард улыбнулся Симону.

– Не затруднит ли вас принести мне, если есть время, свежий грейпфрутовый сок? Если у вас, конечно, в наличии натуральные фрукты.

– Мне понадобится минут десять, – объявил стюард прежде, чем удалиться. – В это время сплошные вызовы.

– Ничего, ничего, – проговорил Симон и, повернувшись к Ольге, с удивлением обнаружил, что она крайне раздражена.

– Что случилось? Вы тоже хотите? Возьмете мой.

– Нет, спасибо, нет. Просто я не желаю разговаривать с вами в присутствии стюарда, ведь когда он явится, мне придется прерваться. Я не желаю разговаривать при них, эту привычку я усвоила с детства и никогда ей не изменяю! Мой отец не разрешал нам разговаривать на личные темы при посторонних, даже знакомых нам людях.

Симон ощутил прилив сострадания, внезапный, неуместный. «Бедняжка Ольга в этом своем китайском пеньюаре с мелкими цветочками и темно-красными птичками, эта бедняжка Ольга в пеньюаре для шлюх рассуждает, как в скверных романах, которые берут в дорогу…»

– Ну, десять минут при всех обстоятельствах срок долгий, – проговорил Симон. – Так что же вы хотели мне сказать? Надеюсь, что вы не собираетесь упрекать меня за вчерашнее, – скороговоркой добавил он. – Я был до такой степени пьян, что ничего не помню, особенно из того, что происходило вечером. Итак, я вас слушаю.

Он, однако, прекрасно знал, что Ольге требуется время, чтобы разыграть величественную сцену-диалог, и что она не потерпит никакого вмешательства извне! Десять минут… десять несчастных минут на роль, значит, ее придется «гнать». Симон напевал, как дрозд, во время бритья, затем он вышел из ванной и уступил место Ольге, которая устроилась перед зеркалом и с ловкостью опытной студийной гримерши начала «рисовать» женщину, готовую исповедаться в грехах… На всякий случай она наложила на скулы несколько ярковатую красную краску стыда, подчеркнула ямочки на щеках, подвела веки и за двадцать минут превратилась в тридцатилетнюю женщину, исполненную чувства вины. Прежде чем вернуться в комнату, Ольга бросила в зеркало последний взгляд, напустила на себя торжественно-строгий вид и… обнаружила, что спальня пуста, а обманутый мужчина улепетнул.

А сбежавший обманутый мужчина со свитером под мышкой и обувью в руках тщетно пытался обуться в коридоре – тщетно оттого, что из-за волнения на море началась сильная качка. От удара мощной волны судно резко качнуло, и Симон Бежар, двигавшийся семенящими шажками, то и дело спотыкаясь, с туфлями в руках и с опущенной головой, влетел в каюту четы Боте-Лебреш, где его появление произвело тем больший эффект, что путь его закончился постелью потрясенной Эдмы. Эдмы, на которую он свалился точно обезумевший солдафон, да еще на глазах беспомощного Армана Боте-Лебреша, которого та же самая могучая волна отшвырнула к стойке для багажа, да еще и заставила сделать пируэт. Потрясение Эдмы, однако, продолжалось недолго, ибо столь же неожиданно и резко другая волна скинула его с кровати Эдмы Боте-Лебреш и погнала мелкими, растерянными шажками прочь, только на этот раз задом наперед. Выкинув в коридор, волна безжалостно треснула его спиной об стенку, а заодно и захлопнула дверь каюты Боте-Лебрешей с той же силой, с какой до того ее распахнула, скрыв тем самым интимные тайны супружеской жизни. «Ничего себе равноденственная буря», – подумал сконфуженный Симон.

– Это, естественно, предмет вашей страсти? – поинтересовался обескураженный Арман Боте-Лебреш у своей интеллектуальной супруги, которая впервые в жизни не смогла произнести ни слова.

Перемерив весь свой гардероб, то есть две безрукавки и двое брюк, представлявшие собой ансамбли, а также серо-голубой костюм, Жюльен счел его отвратительным (все было куплено в спешке и без особых раздумий в Каннах, когда он и понятия не имел о том, что во время круиза влюбится) и, в полной растерянности, решил обратиться к Чарли, к Чарли Болленже, арбитру элегантности – по крайней мере, на борту «Нарцисса».

– Как вы меня находите, Чарли? – с тревогой спросил Жюльен к живейшему изумлению Чарли, в котором тотчас же взыграл романтический дух.

– Очень-очень симпатичным! – со жгучим любопытством ответил Чарли, мигом подняв все паруса и выставив все антенны, ибо всегда был рад выслушивать тайны и давать советы, быть ухом или оракулом, играть в любой сцене, лишь бы для него в ней нашлась роль, пусть даже рискованная. Он представил себе, как вечером будет невозмутимо играть в джин-рамми с Эриком Летюийе и даже глазом не моргнет, когда раздастся легкий шум, всплеск от идущей на веслах спасательной шлюпки, уносящей в сторону счастья Клариссу Летюийе и Жюльена Пейра. Но он сократил готовые сорваться с уст бесполезные комплиментарные фразы и произнес:

– Вполне очаровательным, очень симпатичным, дорогой… дорогой месье!..

– Дорогой Жюльен, – поправил тот. – Нет, я вот что имею в виду: как вы находите меня физически?

Тут Чарли даже растерялся, и у него мигом возникла невероятная надежда: коль скоро Андреа на него даже не глядит, коль скоро он совершенно пренебрегает любовью Чарли к нему, быть может, его, Чарли, утешит Жюльен Пейра… Нет, это немыслимо. Этот Жюльен Пейра, конечно, настоящий чокнутый, но зато и настоящий мужчина… Чарли слегка покраснел и спросил:

– Вы хотите сказать, с точки зрения мужчины или с точки зрения женщины?

– Да, конечно же, с точки зрения женщины, – безо всякой задней мысли уточнил Жюльен, так что иллюзорные надежды Чарли сразу же испарились. – Как вы полагаете, способна ли женщина увлечься человеком вроде меня, одетым одновременно и по-спортивному, и неярко? Я чувствую себя каким-то недоделанным…

– Ну-ну, – проговорил Чарли, – вы одеты в высшей степени, в высшей степени «неопределенно» с точки зрения стиля, мой дорогой Жюльен. Смотрите, какие жанровые несовпадения!.. С телосложением средневекового воина, да еще влюбленного воина!.. Ну-ка, просмотрим лишний раз ваш гардероб… Да, да… дайте-ка мне все это, я хочу посмотреть, как это выглядит на вас…

Жюльен передал все три своих наряда, злясь на себя и свое смешное кокетство. После третьего выхода на подиум он натянул купальный халат и уставился на Чарли, бесстрастно изучавшего каждый его выход.