Последнее лето - Елена Арсеньева

– Да, жениться, – твердо повторила Клара. –Мы с тобой неплохо узнали друг друга за эти годы, знаем наши недостатки, нелелеем никаких иллюзий… Если ты захочешь, я уйду из театра. Хотя, в общем-то,зачем? Если даже Смольников позволяет своей Евлалии участвовать в репризах, тоты тоже вполне стерпишь продолжение моей карьеры. Впрочем, тут все зависит оттвоего желания, повторяю. Итак, ты женишься на мне, однако… – Клараинтригующе помолчала, – однако я вовсе не желаю пришивать тебя к своейюбке. Потому что, как я уже говорила, прекрасно понимаю тебя и твою природу.Поэтому ты выберешь себе из всех девиц одну и возьмешь ее на содержание. Любую– какая тебе больше нравится. На постоянное содержание! И я даже имени ееспрашивать не стану, не то что смотреть на нее! Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Ну да, – пробормотал Константин Анатольевич,сползая с постели и натягивая исподнее. – Чего ж тут непонятного? Тыпредлагаешь мне жениться на тебе, завести постоянную любовницу, шастать междувами двумя, чтобы сохранить некое status quo, необходимое, как ты полагаешь,для нормальной, регулярной и безотказной жизни и деятельности моего интимногооргана? – Он застегнул ширинку, понадежнее упрятав оный орган вглубьштанов. – Клара, Клара… Ты говоришь, что повзрослела, а по-моему, тыпостарела. Какую пошлость ты предлагаешь, в какую жуткую, тривиальную,мещанскую трагедию хочешь нас ввергнуть! Неужели ты не понимаешь, что нашасвязь может существовать только на основе полной свободы от каких-тообязательств? – Запонки не хотели застегиваться, можно было попроситьКлару помочь, но Русанов предпочел сунуть их в карман. – Ты переоценила меня,если увидела во мне полное подобие того господина… как его там звали, чертвозьми… ну, из пьесы «Сердце мужчины». Я на эту роль не гожусь! Поняла? Как тыдумаешь, почему я до сих пор не женился, хотя с тех пор, как Эвелина… как мояжена покинула… покинула… – он проглотил следующее слово и наделжилетку, – прошло уже около пятнадцати лет? Конечно, у меня и до тебя былисвязи, которые я хранил в тайне, о них никто не знает. Это были прекрасныеженщины, чем-то хуже, чем-то лучше тебя, но каждая из них вполне годилась бы нароль жены присяжного поверенного Русанова. Но я не женился. Потому что не хочубыть с кем-то связанным! Не хочу, не могу! На тебе тоже не женюсь. –Константин Анатольевич надел пиджак. – И даже если ты сейчас закричишь:«Тогда пошел вон, не желаю тебя больше видеть!» – ведь так, кажется, кричала впьесе «Сердце мужчины» любовница главного героя? – я повернусь и уйду.Поняла?

Он взялся за ручку двери.

Клара рыдала, уткнувшись в подушку.

– Ну-ну… – сказал Русанов, мигом почувствовав себяпалачом, занесшим топор над бессильной жертвой. – Ну что ты, никуда я неуйду, успокойся…

– Это правда? – Клара подскочила, бросилась ему нашею, перемазала слезами. – Ты не уйдешь? Ты меня не бросишь? Это правда?!

– Ну да, конечно, я всегда говорю тебе правду.

Он вздохнул.

О господи… Бедная девочка, ну зачем она связалась с такимотъявленным лгуном?! «Я всегда говорю только правду…» Батюшки-светы, экийправдолюбец отыскался!

А можно ли упрекать Русанова в том, что он всем врет:любовнице, друзьям, родственникам, детям, даже своим дорогим детям?! Он непалач, о нет, он сам – жертва, и ложь его – это именно ложь во спасение!

Во спасение?.. Русанов запнулся. Во спасение кого? Во чьеспасение?

Вопрос вопросов!

Клара скулила. Прижималась к нему, всхлипывала, тащила сновав постель.

Русанов обратил мысленный взор к чреслам своим. Нет, едвали… На сегодня все рекорды среди сорокапятилетних Казанов уже поставлены.Однако пообниматься все же придется, пока Клара не успокоится. КонстантинАнатольевич не мог оставить плачущую женщину – и раньше не мог, и до сих пор ненаучился.

Сел поудобнее, нога скользнула… Какая-то книжка раскрытаяпод каблук попала. У Клары вечно книжки под кроватью валяются, обычно этостихи, конечно. Вот и сейчас – Русанов покосился вниз – Бальмонт. Скользнулвзглядом по строчкам. Он и прежде знал это стихотворение, давно знал, еще с тойроковой поездки по Италии, ведь Бальмонта очень любила Эвелина, но сейчаспрочел его словно в первый раз. Отчего-то так и ударило новизной слов, строк, мысли…новизной старинного горя:

Он вскрикнет и кинется страстно

Туда, где былая стезя…

Но тени пройдут безучастно,

И с ними обняться – нельзя.

– Нельзя, нельзя… – пробормотал КонстантинАнатольевич, вдруг задохнувшись от подступивших слез. – Нельзя, нельзя,невозможно…

А хочется? Да нет, теперь уж, наверное, нет!

* * *

– Пройдемте, товарищи, – позвал Павел, выходя всоседнюю комнату.

Марина вспорхнула с дивана, словно пушинка, и полетела заним. Шурка и Тамарочка тоже пошли. Шурка в дверях пропустил даму вперед – испоткнулся, сообразив, что сделал это не из привычной вежливости, а изтрусости. Ему до смерти хотелось сбежать, но синеглазый шел следом, шаг в шаг.Никуда не денешься!

Может, наврать чего-нибудь? Например, сказать, что животразболелся. Уборная в огороде, вон, в сугробах… Добраться до нее, а потоммахнуть через забор – и проходными дворами… Ну да, а вдруг этот Викторпотащится следом, будет под дверью караулить? С него станется!

«Ладно, как-нибудь!» – ободрил себя Шурка и вошел в замусоренную,с ободранными обоями комнату, посредине которой стояла железная покосившаясякровать, вернее, одна рама на ножках. Синеглазый легко сдвинул ее и, взявшисьза ржавое кольцо, вделанное в половицу, приподнял крышку подпола.

Павел проворно спустился, за ним – Марина.

Тамарочка и Шурка переглянулись (словно в зеркалопосмотрелись, такое одинаковое отчаяние светилось в их глазах!) и потащились клюку, будто ко входу в преисподнюю.

– Ничего, ничего, – сказал Виктор, – тамтепло, светло и мухи не кусают.

Что-то глумливое почудилось Шурке в самом звучании егоголоса. Он запнулся.

– Ну где вы там? – нетерпеливо высунулась изподвала голова Мопси. Фуражку свою знаменитую она то ли сняла, то ли обронилаее: волосы торчали во все стороны неопрятными кудлами. – Спускайтесь,быстро! Время идет!

Делать нечего, спустились. Шурка первым, за ним Тамара. Накосой лесенке она оступилась, Шурка поддержал, на миг прижал ее к себе ипочувствовал, что Тамара вся дрожит.

«Задрожишь небось, – подумал он мрачно. – Теперьмы самые настоящие подпольщики. Вон в подполье сидим…»