День гнева - Артуро Перес-Реверте

— Не выпить ли нам по стаканчику, пока ждем: одно другому не помеха? А? Составите компанию?

Дон Курро приносит бутылку сладкой анисовой настойки, три стакана и три «гаваны». Сделав глоток, юноша чувствует, как прибывает сил и бодрости.

— Хорошо бы завалить какого-нибудь француза, — мечтает вслух печатник.

— Выпьем за ваше похвальное намерение. — Хозяин вновь наполняет стаканы. — И — во здравие короля Фердинанда!

На улице начинается какое-то движение. Уэртас с незажженной сигарой во рту — курить сейчас было бы явно не ко времени — и с мушкетом в руках выходит на балкон, торопливо допив свою порцию. Люди залегли на мостовой, те, что на углу, навели куда-то ружья. Другие бегут к монастырю Маравильяс. Капитан в зеленом мундире уже скрылся за воротами Монтелеона; впустив его, они медленно закрываются, и от этого в душе юноши возникают странное одиночество и беззащитность. Взглянув на окна, он убеждается, что волонтеры короны скрылись, оставив на виду только стволы ружей.

— Мюрат приглашает нас, сеньоры, на первую кадриль, — говорит дон Курро, невозмутимо попыхивая сигарой.

Франсиско Уэртас замечает, как дрожат руки типографа, когда тот, притушив сигару, засыпает порох в дуло ружья, вставляет пулю, забивает ее шомполом. Юноша делает то же самое и, чувствуя, как ползет холодок по хребту, как сосет под ложечкой, вместе с товарищами становится на колени за доморощенным бруствером, приникает щекой к ложу приклада. Ощущает запах ружейного масла, дерева, железа и вдруг, будто спохватившись, думает с испугом: «Что я тут делаю?»

С соседнего балкона кричат, оповещая о приближении французов.

* * *

К Монтелеону до сих пор не вышел только отряд под командой Бласа Молина Сориано. Переусердствовав немного в предосторожностях, ибо свежи еще в памяти картины бойни у дворца, он повел своих людей самой кружной дорогой — не дай бог нарваться на французов. И ради того, чтобы пройти незамеченными, они с площади Тудеско поднялись по Сан-Пабло, оттуда — к площади Сан-Ильдефонсо и, проблуждав по улицам, выходят теперь на улицу Сан-Висенте, откуда уж рукой подать до Маравильяс. Желанная цель так близка, что они, отчасти утратив осторожность, кричат: «Ура Испании!» и «Смерть французам!» Но, повернув за угол, слесарь вскидывает руку и останавливает отряд.

— Тихо! — приказывает он. — Всем молчать!

Сгрудившиеся вокруг люди смотрят на уходящую вверх улицу. Слушают. Крики «ура!» и «смерть!» стихли, на лицах — убийственная серьезность. Как и Молина, каждый внимает звукам, которые ни с чем невозможно спутать: из-за домов зловеще и явственно, ни на миг не смолкая, доносится частая сухая трескотня ружейных выстрелов.

У парка Монтелеон идет бой.

От половины первого до часа дня Мадрид оказался разрезан надвое. Все главные проспекты от Пасео-дель-Прадо до Паласьо-Реаль заняты французскими войсками: кавалерия расчищает улицы опустошительными атаками; артиллерия бьет по всему, что шевелится, а пехота продвигается от одного перекрестка к другому, закрепляя успех. Успех, впрочем, сомнительный: хотя наполеоновская армия мало-помалу овладевает городом, никак нельзя сказать, что сопротивление полностью подавлено. Кирасиры из бригады Рига застряли на Пуэрта-Серрада; пушки бьют по Пласа-Майор, по площадям Санта-Крус и Антона Мартина, и горожане рассеиваются по прилегающим улицам, однако тут же собираются снова и упрямо нападают на французов из подворотен и подвалов. Многие потеряли надежду на успех, разочаровались, ужаснулись кровопролитию, опомнились и убежали куда глаза глядят, намереваясь вернуться домой. Однако есть еще те, кто намерен драться за каждую пядь, оспаривая ее у врага огнем и ударами навахи: это люди, которым нечего терять, люди отчаявшиеся и желающие лишь отомстить за гибель близких или друзей, обитатели нижних кварталов, готовые на все и мечтающие только о том, чтобы французы как можно дороже заплатили — око за око, зуб за зуб — за все потери этого дня.

— Бей их! Расквитаемся с лягушатниками! Пусть заплатят!..

Плата — чудовищна. На каждой улице в центре, на каждом перекрестке, в каждой подворотне валяются убитые. Французы не жалеют картечи, которая уже смела с балконов и крыш почти всех испанских стрелков, а гренадеры, егеря и фузилеры ведут беспрестанную пальбу залпами по крышам, террасам и чердакам. Так погибли несколько женщин, швырявших в неприятеля цветочными горшками, молотками, а то и табуретками. Среди убитых — Анхела Вильяпандо, 36 лет, уроженка Арагона, получившая пулю на улице Фуэнкарраль, а на улице Толедо та же участь постигла Каталину Кальдерон и Марию Антонию Монрой, 37 и 48 лет соответственно, на улице Сольдадо — Тересу Родригес Паласьо, 38 лет, а на улице Хакометресо — вдову Антонию Родригес Флорес. Торговец Матиас Альварес смертельно ранен в тот миг, когда стрелял по французам с балкона своего дома по улице Санта-Ана. На углу Толедо и Консепсьон-Херонима пуля попала в левое бедро Сегунде Лопес дель Постиго, которая бросала в проходивших внизу французов разной кухонной утварью.

Но многие из тех, кого убивают или ранят французские пули, участия в боях не принимали, а подвернулись под выстрел по чистой случайности или когда хотели спрятаться, укрыться где-нибудь. Так вот на улице Эспехо шальной — а может, пущенной после тщательного прицеливания, кто ж это знает? — пулей убита юная Каталина Касанова-и-Перрона — дочка алькальда дома и двора дона Томаса де Касановы — и малолетний брат ее Хоселито, а на углу улиц Роса и Лусон погибла перед самой своей свадьбой Каталина Пахарес де Карнисеро, 16 лет, и ранена была ее горничная Дионисия Арройо. Среди десятков тех, кто не сражался, но пал жертвой уличных боев — Эсколастика Лопес Мартинес, 36 лет, уроженка Каракаса; Хосе Педроса, 30 лет, оба — на площади Себада; Хосефа Дольс де Кастельяр — на улице Панадерос; Мария Франсиска де Партеарройо, вдова, — на улице Кордон, и еще немалое количество других, в том числе дети Эстебан Кастареа, Марселина Искьердо, Клара-Мишель Сазерви и Луис Гарсия Муньос. Передав сего последнего, семи лет от роду, в руки его матери и хирурга, отец и старший брат, до тех пор не принимавшие участия в охвативших Мадрид событиях, взяли старинную фамильную саблю, охотничий нож, два пистолета и пошли на улицы.

* * *

Французы стреляют без предупреждения и оклика. На улице Тесоро рота гвардейских гренадер, которой придано полевое орудие, дает залп по густой толпе, где смешались жители окрестных домов, зеваки и беженцы. На месте погибают Хуан Антонио Альварес, садовник из Аранхуэса, и семидесятилетний неаполитанец Лоренцо Даниэль, взятый ко двору учить инфантов итальянскому. Падает раненым Доминго де Лама, смотритель туалетных комнат королевы Марии-Луизы. Пытаясь поднять его, ползающего по земле в крови, учитель начальных классов Педро Бласкес, не имеющий иного оружия, кроме перочинного ножика в кармане, подвергается нападению гренадера. Преследуемый французом до внутреннего двора, Бласкес умудряется уйти от него и вернуться к раненому. Вверив его попечению соседей, он направляется домой, на улицу Орталеса, однако по злосчастному стечению обстоятельств, едва завернув за угол, сталкивается нос к носу с французским часовым. Не сомневаясь, что, если бросится бежать, солдат уложит его выстрелом в спину, Бласкес набрасывается на него и пытается всадить ему в шею свой ножичек, причем получает в ответ удар штыком в бок. Ему все же удается как-то отбиться от француза, убежать по улице Инфантес и скрыться в доме своей знакомой — Тересы Миранды, преподавательницы в пансионе. Напуганная тем, что творится вокруг, та открывает дверь лишь после настойчивых просьб Бласкеса, предстающего перед нею в крови, с ножиком в руках и, по собственному его признанию, сделанному несколько позже друзьям, — в столь брутально-героическом виде, «какой и Гомеру не снился». Впустив нежданного гостя и заставив его раздеться до пояса, дабы обработать рану, Тереса влюбится в учителя начальных классов до полного самозабвения. Выждав положенный законом и обычаем срок и оповестив о своем решении всех, кому это надлежит знать, Педро Бласкес и Тереса Миранда спустя год обвенчаются в церкви Сан-Сальвадор.