Человек— гармония— природа - Анатолий Алексеевич Горелов

словами, увидеть за деревьями лес, остается. Главный пункт экологической проблемы — целостность системы «человек — природная среда», в то время как главный пункт проблемы человека — обретение им внутренней целостности. Обе проблемы тесно связаны. Если человек не обретет целостности, он не сможет достичь целостности своего взаимоотношения с природой, и наоборот.

Производительные силы резко возросли в эпоху НТР, но труд остался преимущественно частичным, а бытие человека разорванным. Необходимо изменение характера труда, который должен в качестве предпосылки становления целостной личности стать всеобщим, универсальным. Целостность человека ведет к сознанию им единства с природой и решению экологической проблемы, Чтобы не было отходов веществ, находящихся не на своем месте, не устроенных как следует, чтобы, таким образом, замкнулся круг природы, о котором писал Б. Коммонер{45}, надо замкнуть круг человеческой жизни.

Здесь вполне уместно спросить, что же такое человек? Каково его состояние и поведение в данных исторических условиях?..

Мы часто слышим и утверждаем: все во имя и для блага человека. К тому же сводятся разговоры о гуманизации науки, техники, всех отраслей человеческой деятельности. Но что действительно нужно человеку? Без глубокой философской концепции человека все хорошие слова о гуманизме могут оказаться просто фразой и даже принести вред. Именно философия решает проблему человека, без чего нельзя определить, что же такое его благо и, стало быть, как относиться к окружающей природной среде.

Что есть человек — один из главных философских вопросов, и недаром столько сил было потрачено на попытки найти соответствующее определение. Они носили отпечаток конкретно-исторических условий, и большинство из них сейчас рассматривается как курьез. Известные определения человека Аристотелем как «политического существа» или Франклином как «животного, делающего орудия», выглядят ныне довольно нелепыми и не отражающими суть определяемого. Они для нас интересны скорее как отражение значения, которое придавали в Древней Греции государственным делам, или как выражение американского прагматизма, приобретшего большую ценность в эпоху обживания Северной Америки и борьбы ее народа за независимость.

В данных определениях фиксируются важные черты человека, но их нельзя рассматривать как его полную характеристику. Это ясно в отношении Аристотеля и Франклина, но менее заметно в отношении к общеизвестному, часто повторяемому и ставшему само собой разумеющимся определению человека как существа разумного. На самом деле такое определение столь же ограниченно, если вдуматься, как и приведенные выше, и несет на себе отпечаток западной рационалистической традиции, идущей от эпохи Просвещения. За этим последним определением скрывается просветительская идея о величии разума, и отражение ее в стиле западной и, в более широком смысле, всей современной жизни. Неполнота этого определения видна из того, что человек не только разумное существо; он не только мыслит, но и чувствует. В век господства рационализма можно считать разум чем-то настолько из ряда вон выходящим, что довлеет и определяет все поведение человека, но не ясно ли, что в основе мышления очень часто лежат чувственные побуждения.

На одном из заседаний общественного совета Института человека, проведенном журналом «Знание — сила», Г. А. Зеленко задал вполне оправданный вопрос: «Не впадаем ли мы в некую односторонность, сделав как бы самодостаточной формулу «Гомо сапиенс — человек разумный». По мнению Б. Б. Прохорова, «творческое научное мышление… соседствует с эмоционально художественным настроем». В. С. Ротенберг назвал эмоции «недремлющей памятью разума, ориентирующегося на творческий поиск», а С. А. Арутюнов подвел итог: «То есть мы потому и разумны, что эмоциональны»{46}.

В последнее столетие позиции рационализма были поколеблены, и под влиянием дарвиновской теории эволюции в моду стали входить определения противоположного порядка, вроде биологического человека, супергетеротрофа (если перевести с жаргона биологической науки, оно совпадет с тем, которое дал человеку Гете в «Фаусте»). Можно сказать, что оба основных современных определения человека строятся на подчеркивании двух относительно обособленных его характеристик и в этом смысле продолжают традицию определения человека через его сопоставление с другими существами по принципу «что есть в человеке, что отличает его от других». Определения «животное, делающее орудия», «разумное существо» и другие выделяют какую-либо одну специфическую черту человека, главную, по мнению тех, кто определяет; но ни одно из них не охватывает человека во всей его эмпирической представляемости, не учитывает его природу, раскрывающуюся в процессе функционирования, другими словами, не определяет человека в единстве его сущности и существования, внутренней природы и внешней феноменальности.

Однако и природа человека (под ней в отличие от сущности можно понимать совокупность внутренних конституциональных предпосылок его существования, в то время как сущность есть важнейшая специфическая характеристика становящегося и ставшего человека) определяется теми, кто ее вообще признает, по-разному. Природу человека определяли и как добрую, и как злую, как божественную и как животную и отрицали ее наличие, считая рождающегося человека «табула раса». Такие определения часто несли на себе отпечаток склонностей их создателя: пессимисты и мизантропы находили природу человека злой, оптимисты — доброй, а убежденный эмпирик Локк вполне логично считал ее «чистой доской». Не углубляясь в этот вопрос, скажем только, что данные определения, как и определения природы человека как разумной (так определяли ее стоики) или животной, представляются неудовлетворительными, поскольку строятся на экстраполяции некоей эмпирической черты человека на область, которая не поддается эмпирической верификации. Чаще всего подходы эти — абстракция, исходящая из определенных представлений о происхождении человека, которые сами по себе нуждаются в тщательном анализе, поскольку связь их с современными им проблемами человечества и его состоянием слишком очевидна. Поэтому оставим в стороне генетические концепции природы человека и будем определять ее исходя из доступной осмыслению истории развития человечества.

Несомненно, что в человеке определенным образом связаны телесный, чувственный и разумный компоненты. Отсутствие одного из них, скажем, состояние безумия или полной бесчувственности, а также явная несогласованность действий телесной, чувственной и разумной составляющих есть состояние, всеми признаваемое болезненным, ненормальным. А если так, и человек может считаться таковым лишь постольку, поскольку разумное сочетается в нем с чувственным и телесным, есть основания определить его природу как потенциальную телесно-чувственно-разумную целостность, а его самого как реальную разумно-чувственно-телесную индивидуальность. Определение это противостоит как разрыву и противопоставлению чувственного и рационального компонента человека, так и его нивелировке как родового существа.

Теперь уточним уровни его взаимодействия с природой. Человек взаимодействует со средой обитания не только разумно, но и чувственно. Конечно, чувственное не следует отрывать от разумного — оба компонента сложным образом переплетены — и чувства, могут быть как осознаны, так и нет. Тем не менее проведение определенных различий, по нашему мнению, вполне уместно и предохраняет от односторонних трактовок. Ни само по себе разумное, ни чувственное отношение к природе нельзя понимать