Девушка с плеером - Валентина Назарова

– Схожу за еще одной, – сказал он, поднимаясь. – Не хочу, чтобы ты уходила, потому что кончилось вино.

– На самом деле я уже и так хороша.

– О да, ты хороша! – Он подмигнул мне, накидывая джинсовку.

Мне вдруг захотелось пройтись с ним до магазина, как будто мы обычная пара и давно живем вместе.

– Я с тобой, – вскочила я на ноги.

– Как скажешь, луф, – отозвался он из коридора.

На улице посвежело, в темноте над парком клубился туман. Даже выпив полбутылки вина, я почувствовала холод. Крис заметил, как я поежилась. На секунду я подумала, что он отдаст мне свою куртку, но он просто обнял меня, так что я оказалась у него под мышкой.

– Ну как ты находишь Ноутон? Мрачновато тут, да? – сказал он, кивая в сторону парка и подернутого легкой дымкой переулка.

– И не говори, – я прижалась к нему еще крепче. – Тут так стремно, что того и гляди раздастся сирена и покажется Пирамидоголовый.

Мы оба засмеялись.

Местный магазин спиртного был за углом. Парень за прилавком продал нам две бутылки красного, того самого зинфанделя, и пригоршню шоколадок для Криса. Я улыбнулась продавцу, повернувшись через плечо, когда мы уже выходили. Он был единственным свидетелем, надеюсь, он меня запомнил.

Status: не прочитано

Когда мы вернулись в дом, я почти не сомневалась, что Крис начнет целовать меня прямо в коридоре, – так мило мы шли по улице, прижавшись друг к другу. Я и хотела этого и не хотела одновременно. Но он, не снимая обуви, прошел на свое прежнее место на диване, к оставленному включенным телевизору, откупорил бутылку и налил нам вина.

Я села поодаль, поджав под себя ноги, и стала ждать, что же будет дальше.

– Даже не помню, когда подсел на эту дрянь, – сказал Крис, выковыривая очередную головку сыра из красной восковой скорлупы. – Еда для детей.

Он сделал внушительный глоток вина, поставил бокал на стол и начал уже знакомую мне игру с фенечками. На левой руке у него было несколько кожаных полосок, полуистлевшие фестивальные ленточки и лиловый резиновый браслет какой-то благотворительной кампании. Он то и дело оттягивал резинку и щелкал по тыльной стороне запястья.

Мы становились все пьянее, веки у меня тяжелели. Пусть этот вечер дешевого вина, ночного телевидения и бессмысленной болтовни не был похож на то, как я представляла себе ночь в доме Криса, я не хотела засыпать. Увидев, как я зеваю, Крис приподнялся на локте и пошарил рукой под диваном. Он извлек оттуда жестяную коробку – точь-в-точь как та, что я нашла в твоих вещах, только чуть побольше. Внутри оказались его запасы.

Приняв свою порцию, он протянул мне свернутую в трубочку двадцатку. Я с сомнением посмотрела на него, потом на купюру и все-таки взяла ее в руку. Совсем как всего день назад с сигаретами – я готова была закурить ради момента, когда его ладони накрыли мои, пряча от ветра язычок пламени.

– Чтобы подольше не уснуть, – он подсел немного ближе.

Я наклонилась над столом и резко втянула в себя дорожку. Где-то между бровями начало саднить. Я облизнула губы и хлебнула вина, чтобы смыть едкую горечь во рту. Это был мой первый раз. Все только ради того, чтобы втереться в доверие к парню, которого подозреваю в убийстве своей сестры, убеждала себя я. Может, все же я и не такой плохой детектив? Работаю под прикрытием, и легенда отличная – тусовщица из Йоханнесбурга.

Я думала о тебе. Своим пьяным мозгом я видела только два возможных продолжения этого вечера. Первый – я говорю ему, кто я и зачем я здесь. Скорее всего, он психанет, но потом успокоится и расскажет мне правду. Второй – я просто останусь сидеть в этой большой неопрятной комнате, и, может быть, правда сама найдет меня.

– Рисунки на стенах – что это? – спросила я, пытаясь отвлечься от своих мыслей.

– Да просто каракули, вроде наскальной живописи. Раньше у меня тут часто бывали гости. Ты, наверное, в курсе, когда-то я играл в группе, и этот дом был местом, где мы жили и репетировали и даже играли концерты для всех, кто готов был послушать. Поклонников тогда было немного, и мы знали их всех по именам, – Крис без конца облизывал губы, так что они припухли и зарделись. Я не могла оторвать от них взгляд.

– И кто это все сделал?

– Что? А, рисунки! Точно, ты же спросила про рисунки. Их сделали люди, которые приходили к нам, и мы сами. Вот, смотри, – он вскочил и одним прыжком оказался у заложенного кирпичом камина, – я пару лет назад страшно разозлился на всех и закрасил стены, но тут еще неплохо видно.

– А кто это – мы?

– Мы… Я и группа, в которой я когда-то пел. Вот.

Он свалил гору хлама с каминной полки. На стене показались профили трех парней, довольно неплохо нарисованные. В них я узнала длинноволосого Криса, Марка и Бена. Должно быть, красили баллончиком по трафарету – такая картинка все равно проступит, чем ее ни закрашивай.

– Очень красиво и так похоже! Почему ты решил их замазать? И отрезать волосы?

– Я же говорю, разозлился. Помню, красил тогда всю ночь. Понимаешь, мы должны были стать величайшей рок-группой в целом мире. Но… – Он нахмурился, как одинокий обиженный ребенок.

Мне захотелось обнять его.

– Как тебе объяснить… Знаешь, вот ты живешь, ходишь на работу, влюбляешься, трахаешься, бухаешь, упарываешься на рейве, но ничто не способно заполнить пустоту внутри. Ничто, кроме музыки. Сколько себя помню, всегда ее слушал, и песни застревали у меня в голове. Причем почти нет разницы какие. Они заполняют мою голову – это как шизофрения. Я слышу голоса. И всегда их слышал. Когда я на сцене, они полностью мной завладевают. Иногда я даже не помню выступлений, у меня случаются провалы в памяти. Так было с самого детства, я просто ходил и пел. И однажды Марк услышал, как я пою. Оказалось, что у него в голове бродят мелодии, которые он раньше не мог облечь в слова. А еще у него была гитара. Мы как будто составили два полушария одного мозга, понимаешь? Когда мы начали писать свои песни, я получил ответ на вопрос о смысле жизни, до того как успел его задать, – глаза у него заблестели. – А потом все изменилось. Вдруг музыка перестала быть детской мечтой. Нас позвали выступить на Гласто, и этот ублюдок Марк начал вести себя как продюсер. Теперь его волновала только слава, он был одержим идеей, что наши песни должен услышать весь мир. Он забыл, что рок совсем не об этом. Он все гнал и гнал нас к одному ему известной вершине, забывая о том, что нужно просто жить, что нельзя форсировать такие вещи, они приходят сами к тем, кто их по-настоящему достоин. Я не мог согласиться с его видением. И он бросил меня. Никогда не забуду тот вечер, Вероника. Лил дождь. Я был в нули, мы гуляли на очень пафосной вечеринке. Марк отвел меня подальше в сторону, чтобы никто не услышал. Боялся, что я опозорю его, устрою сцену, будто я истеричная баба. Он сказал, что все кончено и мы не можем больше играть вместе, поскольку я не профессионал. Что мне нужна помощь в управлении гневом и реабилитация. Что я полный мудак, и ему стыдно за меня. До сих пор помню тот разговор. Мы были вместе со школы. А он решил, что может просто закончить все вот так, – он щелкнул пальцами. – Когда-то Марк говорил мне, что мы будем править миром. Он говорил, что любит меня. Понимаешь, мы были братьями. А потом предал. Фак, вот сука, до сих пор не отпускает. Только подумаю об этом – и сразу хочется разрушить что-нибудь красивое.