Единый - Александр Цзи

валим. Надеюсь, там не водятся охраннички вроде Егорушки…

Глава 9. Сам и сама

— Как, кстати, с ним поступим? — спросил Витька, покосившись в сторону спаленки с нарами для охранников. Егор сидел на полу в темном углу со связанными руками и ногами. Во рту торчал кляп из какой-то грязной тряпки.

— Оставим здесь, — легкомысленно ответил я. О судьбе Егора не хотелось думать — у меня хватало тем для размышлений. Меньше минуты назад у меня была отличная возможность побеседовать с Кирой, увидеть ее, убедиться, что с ней все хорошо… Была, да сплыла. Поступок остроухой Ивы меня разозлил, но я не мог не согласиться с тем, что умбот способен подсунуть мне подделку — голограмму Киры, которую я ни за что не отличу от оригинала. — Федя придет в себя, развяжет.

— Ага, — язвительно проговорил Витька. — И оба поднимут кипеж! И за нами снарядят погоню…

— Что ты предлагаешь? — с любопытством спросил я.

Пацан замялся.

— Не знаю… Свяжем обоих покрепче и оставим тут.

— Нам пять часов по лесу телепаться, — напомнил я. — И столько же обратно. Плюс сколько-то времени придется пробыть на самой каторге, еще неизвестно, надолго ли мы там задержимся. Эти двое будет лежать сутки связанные?

— Приплывет кто-нибудь из города и освободит.

— А если не приплывет? И если приплывет, то обоих освободят, и поднимется кипеж.

Витька задумался.

— Уверен, что не можешь его зачаровать?

— Уверен.

Витька встал, прогулялся туда-сюда по тесной комнатушке, поглядел на дверь спальни. Егор перестал выгибаться и мычать — утомился. Сидел тихо, словно задремал. Но я не сомневался — парень слушает во все уши. Не представляю, много ли он понял, но наверняка твердо убедился в нашей полной неадекватности.

— Если его замочить и закопать в лесу… — начал Витька.

В ту же секунду Егор замычал, застучал пятками по давно не мытому деревянному полу.

— …то по нему все равно спохватятся, — как ни в чем не бывало размышлял вслух Витька. — Тот же Федя, когда оклемается.

Мычание утихло.

— Если же завалить и закопать обоих…

Снова мычание.

— …то их начнут искать те, кто приплывет по реке. Но тогда у нас будет время. И никто нас описывать не станет. — Резко остановившись, Витька повернулся ко мне. — Олесь, лучше всего будет убить обоих.

Он мне не подмигивал и не делал других жестов, чтобы намекнуть, что лицедействует. Но предлагал замочить охранников с таким серьезным видом, что я не усомнился: играет на публику. Из публики были Федя, присевший на лавку в ожидании новых поручений, и обливающийся потом Егорушка.

— Ты ж у нас носитель высокой морали, — сказал я, — а тут такие разговоры ведешь.

— Когда выхода нет, не до морали, — парировал Витька.

Зайдя в спальню, он присел перед Егором на корточки, вытянул кляп.

— Убивайте! — крикнул тот. — Режьте на куски! Не боюсь я ни вас, ни смерти! Никто Егора Дорофеева в предательстве родины не обвинит!

И замолчал, тяжело дыша.

Гвозди бы делать из этих людей… И почему у таких злобных мачех, как Вечная Сиберия, такие любящие и верные пасынки?

Надрывная речь Егора подкинула мне мыслишку. Я поднялся и подошел к нему и Витьке.

— Ты слышал, о чем мы разговаривали, — утвердительным тоном проговорил я. — И понял, с кем имеешь дело. Верно ведь?

— Вы психи конченные! — с ненавистью процедил Егор. Он обильно потел, по бледному лицу расползлись лихорадочные пятна, но он нас не боялся. Точнее, боялся — но умереть предателем родины боялся еще сильнее.

— А еще колдуны из Поганого поля, — подхватил я. — Видел, как я Федора обработал? Ты ведь не думал, что он с самого начала с нами?

Вытаращенные глаза Егора мотнулись в сторону комнаты, где сидел Федя. Напарника он видеть не мог, но наверняка знал, что он там. Нет, Егор не думал, конечно, что Федя, старый добрый Федя, с которым столько “Тишь-да-глади” на грудь принято, столько анекдотов потравлено, столько времени один на один проведено, которого Егор знает как облупленного, — так вот, что этот самый Федя внезапно, ни с того, ни с сего, перешел на сторону врага. И какого врага? Полоумного какого-то, сам с собой диковинными словами разговаривающего…

Егор снова воззрился на меня, кадык на худой шее дернулся вверх-вниз.

— Да-да, — радостно подтвердил я его невысказанные мысли. — Зря на Федю зло держишь, не предавал он никого. Заморочил я его. Я много кого могу заморочить, а вот тебя не могу. Ты совершенно особенный, Егор Дорофеев, таких как ты — единицы.

Я выдержал паузу, чтобы он переварил информацию.

— А поскольку таких как ты — единицы, я легко заморочу и тех, кто прибудет сюда по реке… Внушу им, что ты был предателем родины, врагам отдавшимся.

На физиономии Егора проступило неподдельное изумление.

— Никто не поверит, — выдавил он.

— Ой ли? Небось каждый каторжанин, как ты, себя чистеньким и правильным считает! Вину не признает! Да?

— Да, — ответил Федя из комнаты, решивший, что вопрос обращен к нему.

Егор моргнул.

— Ведь неважно, кто ты есть, — продолжал я ковать железо, — важно, кем тебя считают в обществе. И если я захочу, будешь до смерти ходить в предателях.

На патриота было жалко смотреть. Смерти он не боится, так, может, побоится позора? Как древние самураи страшились позора больше, чем мучительной смерти, делали харакири и прочие сеппуку. Я, естественно, не желал ему смерти, но с ним надо было что-то делать. Дав ему полминуты на размышления, я перешел к торгу:

— Но если, Егорушка, ты дашь мне крепкое мужское слово не болтать про нас, не поднимать тревогу, я тоже тебе пообещаю…

— Пошел ты! — выпалил непробиваемый Егорушка. Он захлебывался от ужаса и ярости. — Паскуда! Пусть… всю жизнь оплеванный… никогда родину… Урод!

Я аккуратно вставил кляп на место, и Егор заткнулся. Я поднялся на ноги и поглядел на Витьку.

— М-да… Крайне тяжелый случай. Клинический, я бы сказал. Даже не знаю, как с ним поступить.

Витька в ответ вздохнул. Он больше не предлагал его замочить. Но неожиданно спросил:

— А вообще патриотизм — это хорошо или плохо?

— С точки зрения бинарной морали?

Витька кивнул.

— С точки зрения бинарной морали, — сказал он, — и так понятно. Это хорошо, но если родина действительно в опасности. Когда есть реальный враг. Но когда его нет, это просто инструмент власти. В случае Егора это фанатизм. Его вера и его религия. И ради нее он пойдет на все, на самые изощренные и кошмарные пытки…

Егор замычал и задергался.

— Но хуже всего — он согласен