Злые ветры Запада - Дмитрий Манасыпов

Тогда она уже перестала плакать. Молчала, делала все, что приказывали, как послушная немая кукла. Перевернуться на живот? Перевернулась. Встать на колени и открыть рот? Встала и открыла шире. Сесть на младшего и не дергаться, когда сзади войдет средний? Пожалуйста.

К ночи они угомонились. Даже выставили одного из алабамцев на пост. Потом перепились и завалились спать. Похоронить людей клана хотя бы в каньоне, подступавшем к дому, даже и не думали. Шейла вздрогнула, услышав про церковь, что должна заполыхать утром. Вздрогнула, но промолчала. Сжалась в комок на циновке в углу и замерла.

Болело все. Горело и хлюпало между ног, болела грудь и бедра, ныл живот. Шейла молчала. Эти дураки и их дружки пили тяжелый, настоящий ячменный виски. Пили без меры, наплевав на последствия. Шейла терпеливо ждала. Один раз к ней пришел средний Кавана, посопел, пытаясь запихнуть в нее вялого и дохлого дружка, но так и не вышло. Напоследок, обматерив ее, ударил по заду и ушел. Шейла продолжила ждать.

Последним заснул старший Кавана. Прямо за столом, уронив белокурую голову в лужу собственной блевотины. Что делать дальше, Шейла давно поняла. Родной дом помогал Лох-Мара.

Под половицей чулана, где она лежала, дядя Кевин прятал несколько «кольтов». Автоматических, с глушителями. И патроны. Шейла легко вспомнила, на какую из досок следует нажать. Обращаться с оружием детей Лох-Мара учили с пяти лет. А руки у нее не дрожали.

В живых Шейла оставила старшего Кавана. Предварительно прострелив ему обе коленные чашечки и кисти рук, превратив их в лохмотья. Ударила по голове стулом, сильно, чтобы отрубить. И пошла к кладовой, за Марой. И вот открыв ее, Шейла расплакалась.

Сестра, перегрызшая себе вены на обеих руках, плавала в собственной крови. Разорванные сосуды она подставляла под кран от бака, стоявшего на улице. Нагревшаяся вода завершила дело быстро. Во всяком случае, так Шейле хотелось думать.

Кавана, пришедший в себя и отползший в коридор, затрясся, увидев четырнадцатилетнюю девчонку, которую они насиловали несколько часов подряд. Не зря. Шейле хватило сил дотащить его до церкви и привязать к большому деревянному кресту. В чем-то ублюдки оказались правы: сама она явно не смогла бы вырыть могилы для всего клана. А топлива для пламени у Лох-Мара хватало в избытке. Три бочонка с яблочным бренди, загруженные на так и не уехавшую повозку, пришлись кстати.

Кавана кричал недолго. Огонь жадно сожрал все предложенное. Шейла стояла чуть поодаль, с высохшими слезами, вся в крови, в своей и чужой. Смотрела в пламя и не видела ничего.

Бойня дала людям величайший дар – настоящую любовь ближних. Но ближние оказались злыми койотами, плевать хотевшими на этот дар. Жадность и трусость, слившись в гремучую смесь, превратились в дикую безумную смерть. Сколько камней из твердого дома морали и веры Шейлы рассыпались в прах той ночью? Она не знала. Но впереди ее ждало немало таких дней.

Пожар заметили в одном из городских фортов. Пожар в усадьбе Лох-Мара не мог остаться незамеченным. Отряд прибыл быстро. Главной ошибкой Шейлы стало то, что она осталась и не спряталась. Оружие у нее выбили сразу. Дальше… дальше она не вспоминала. Но ей повезло.

Форт, небольшое укрепление на самой южной границе Фриско, вмещал не только ублюдков, плевавших на ее беду. В тот день под крышей форта ночевал крупный усатый канадец по фамилии Дюффрэ. Когда броневик патрульных разгрузили и ее выволокли наружу, канадца, мирно курившего на крылечке кухни, как подменили.

Он не убил насильников Шейлы. Он их искалечил. Девочка лежала на сухой острой земле и смотрела вверх. Над ней летали полы длинного плаща и кулаки Дюффрэ. Иногда к рукам присоединялись ноги. Никто из товарищей патрульных не вмешивался. Кто-то даже делал ставки. Она потеряла сознание в момент падения на землю последнего из пятерых. Совсем молодой мулат смотрел на нее пустыми глазами, плачущими кровью, и по-рыбьи хватал воздух.

В себя Шейла пришла на продавленном диване небольшой квартирки в трущобах. Комната, густо пропахшая табаком, казалась странной. В углу стоял громадный матово-черный гроб, одну стену полностью занимал оружейный шкаф. На столике у дивана стоял стакан с молоком, блюдце с тремя галетами, прослоенными шоколадом, и несколько подсохших ломтиков жареного бекона. И записка.

«Не уходи. Приведу врача».

Врач и канадец появились через час. Шейлу разложили на диване, широко раздвинув ноги, и ей осталось только кусать губы и терпеть. Холодный огонь от спиртового состава, холодный огонь от снующей иглы, холодный огонь кетгута, сшивающего разрывы. Еще врач взял у нее кровь на анализы. А потом Шейла снова заснула, хотя и боялась это делать.

Потом пришлось лечиться. Букет у нее был приличный. Последствия оказались хуже. Хотя тогда она не переживала. Не будет детей так не будет детей. Слишком сильные антибиотики, драгоценные, оплаченные Дюффрэ сразу и без вопросов. Слишком сильным оказалось средство для выкидыша, когда врач подтвердил беременность. Все для нее тогда вышло слишком.

С Дюффрэ она прожила год. Училась многому. Училась стрелять, метать ножи, топоры, топорики, садовые ножницы, да Козлоногий упомнит, что еще он учил ее швырять в терпеливое толстое чучело. Его Дюффрэ называл Страшилой и почему-то смеялся. А потом… а потом она вернулась из своей вылазки в соседний квартал и обнаружила пустую квартиру. Ни следа, ни записки.

Он оставил ей пачку долларов САСШ и столбик золотых КША. И двадцать пять серебряных мексиканских «орлов». Ее любимый револьвер «смит-и-вессон», три пачки патронов к нему, нож-наваху и часы на толстом кожаном ремешке.

С момента, когда запылала семейная церковь, прошел год. Шейла Лох-Мара выросла, превратившись в высокую и крепкую девчонку-chikano одного из самых опасных кварталов выжившего Фриско. Улицы стали ее домом, а прошлое беспокоило уже не так сильно.

Рецепт она нашла не так давно. Двое из пятерых патрульных, привезших ее в форт, кормили рыб в Заливе. Осталось трое. И Шейла прекрасно знала, что она их найдет. Пусть и потом.

По ее щиколоткам, серебрясь свежей белой краской и чернея пока еще блестящей тушью, расползались узоры ее банды. Ее собственной небольшой банды. Энрике Хавес, заместитель, любовник, мастер поножовщины и татуировщик, делал ее узоры очень аккуратно и бережно. Свою chika-bella он любил самозабвенно, как и полагается взрослому и серьезному мужчине семнадцати с половиной лет.

Банда Ши, как уже начинали говорить в квартале, была лихой. Быстро и серьезно поделила территорию с ближайшими конкурентами, вырезав две слабые банды и выставив «мировое» угощение для двух посильнее. Все лавки на трех улицах и двух рынках исправно отдавали свое, и Шейла не опасалась за будущее. Копы? А что – копы? Муниципалитет платил парням в черной форме из рук вон плохо. Шейла платила лучше.

В тот самый день, который она вспоминала с гораздо большей приязнью, все шло как обычно. С утра, начавшегося перед ланчем, банда собралась в «берлоге», большом номере «Сворд-фиш», одной из трех портовых гостиниц.