Массажист - Игорь Куберский

Еще часа четыре я вел яхту, а потом заглушил двигатель и спустился к шефу. Каждый раз мне казалось, что вот-вот наступит улучшение, я приду и увижу, что опухоль спала, что шеф дышит ровно, что в глазах у него больше нет страдания. Но было все наоборот – теперь каждое движение вызывало у него боль, даже дышать ему было больно. Я плохо представлял себе, как это у нас получится, когда мы высадимся на берег. Я рассчитывал на ночь, на то, что нас никто не застукает – и я сам определю его в больницу. Но для этого надо было высаживаться в цивилизованном месте с хорошей инфраструктурой – где-нибудь в Сан-Антиоко или в Кальяри. Возможно ли в не попасть там на глаза полиции, пограничникам? У нас было много денег, но на Западе они далеко не всегда давали зеленый свет. Лицо шефа опухло и стало синеватым – прогрессирующая асфиксия… Если в правом легком у него начался отек, то счет пошел на часы. Кажется, нам ничего не оставалось, кроме как добровольно сдаться. И шеф это знал, и он этого не хотел.

На несколько минут он забылся, а потом снова открыл глаза:

– Где Макси?

– Макси больше нет. – сказал я.

– Ты ее убил?

– Нет, она утонула, – сказал я.

Шеф прикрыл глаза, осознавая случившееся. На мгновение болевая складка между его бровями разгладилась. Предательство в его среде не прощалось. Шеф пошевелил серыми губами, попытался приподняться на локтях, но, охнув, принял прежнее положение.

– Ты вот что… Ты возьми эти, как их, деньги, – сказал он, сделав паузу, чтобы прошла боль, – мне не нравится, что они лежат в портфеле. Возьми их наверх, а то тут ходит непонятно кто… Женщины какие-то. Я же велел никого не пускать. Где твой спасательный жилет? Ночью без него нельзя на палубе…

Шеф бредил. Женщины? Не смерть ли ходила возле него? Я дал ему обезболивающее со снотворным, и шеф снова забылся. Портфель лежал рядом с ним. Я накинул сверху покрывало.

Из-за перегородки в туалетную комнату, где сидела моя пленница, донесся глухой стук. Я повернул защелку и вошел. Таласса сидела на полу и била в него пятками. При виде меня она тряхнула головой и откинула ее немного назад, чтобы измерить меня гордым и презрительным взглядом.

– Есть проблемы? – спросил я.

– Писать хочу, – с вызовом сказала Таласса.

– Писай, кто тебе мешает, – сказал я.

– Я не буду писать в трусы, – сказала она. – Я не животное.

– У животных нет трусов, – сказал я.

Мой юмор ее не впечатлил.

– Я сказала – писать хочу, – повторила она с вызовом женщины, чьи права в любой ситуации остаются суверенными.

– Ну что ж, я тебе помогу, – сказал я и, опустившись на колени, показал, что готов снять с нее шорты. На миг смятение мелькнуло в ее глазах, но она справилась с ним, и подогнув под себя сначала одну, потом другую ногу, встала на колени. Видимо, наручники, надавили ей на кисти, и она ойкнула.

– Пардон, мадам, ничего личного, – сказал я, стягивая к коленям ее тугие шорты, за которыми открылись шелковые небесной голубизны трусики на гладких смуглых бедрах

Приподнимая поочередно колени, Таласса дала стянуть с себя шорты, а потом решительно опустилась задом на пол и строго сказала:

– Дальше я сама…

– Что значит сама? – спросил я, понимая так, что трусы мне будет дано снять только с ее трупа.

– Отстегните меня от трубы, я ничего вам не сделаю.

– А если сделаешь?

– Вы мужчина. Вы сильнее. Зачем держать меня в наручниках, если вы сильнее.

– Может, ты занималась кун-фу или кара-те, – сказал я.

– Снимите наручники, – сказала она, – и дайте мне пописать. Я хочу писать.

– Хорошо, – сказал я. – Я тебя отстегну от трубы без всяких предварительных условий. Но ты останешься в наручниках. Таковы правила.

– Кто их придумал?

– Не знаю, – сказал я. – Но в твоих интересах их не нарушать.

– Я хочу писать, – поморщилась она, повышая голос.

Я отстегнул ее от трубы, и тут же снова защелкнул наручники за ее спиной. Со стоном она вскочила на ноги и опустилась на биде.

– Трусы! – взвизгнула она, и едва я успел отвести в бок перемычку шелковых трусиков, с подшитой внутри мягкой белой подкладкой, как мимо моих пальцев ударила вниз ее горячая душистая струя, чуть припахивающая утренним кофе. Это паркое тепло ее нутра показалось мне приятным, и я не стал убирать руку, продолжая придерживать перемычку. Ей некогда было спорить со мной и она, освобождаясь от боли, все писала и писала, глядя мимо меня. Закончив наконец и переведя на меня вопрошающий взгляд, она сделала робкую попытку привстать, но я сказал: «Подожди!» и стал снимать с нее трусики, отмеченные из-за моей нерасторопности пятнышками брызг. Она не противилась. Потом я подошел к кабинке с душем, включил воду и сполоснул руку под теплым дождичком.

– Я тоже хочу, – сказала она.

– Чего ты хочешь?

– Принять душ. Хочу быть чистой. Я тут в этой душегубке вспотела. Тут нечем дышать. Я хочу принять душ. Я хочу помыть мою пусси. – Она так и сказала – «пусси».

– Свою пусси ты можешь помыть и в биде, – сказал я, нагнулся и включил ей восходящий душ. Я немного поторопился – вода оказалась слишком горячей, и Таласса вскрикнула и подскочила, звякнув наручниками за спиной. На миг мелькнул передо мной лиловато-сизый бутон ее промежности в черной мураве витых волосков.

– Прости, – сказал я и отрегулировал воду.

Таласса села, нервно вслушиваясь своим лоном в струйки снизу, словно в любой момент от них можно было ждать неприятностей. Я же, завороженный мелькнувшим передо мной экзотическим цветком, похожим на какой-нибудь тотем Вуду, почувствовал, что мое невозмутимо отдыхавшее после свидания с бедной Макси естество наполняется новым желанием. Я взял с полки пузырек с моющим гелем, выдавил тягучую в розовых переливах кляксу на ладонь и со словами «сейчас я тебя помою» продел ее Талассе между ног.

Таласса сделала рефлекторное движение, чтобы оттолкнуть меня, но это был только рефлекс, потому что ее лихорадочно ищущий спасения мозг тут же подавил импульс мышц, и нога ее не разогнулась, чтобы отправить меня в противоположной переборке. Скованная Таласса все равно имела ноль шансов в противоборстве со мной.

Она стерпела мою руку, прикоснувшуюся к ее промежности – только волоски, как упругие пружинки, щекотнули мою ладонь.

– Ух, какая у тебя пусси! – сказал я, беря в горсть ее пышный тугой бутон.

Негодование, исказившее поначалу точеные черты Талассы, сменилось игрой приветливых нюансов.

– Нравится? – выдавила она из себя, скрывая свои реальные чувства, которые были явно не на моей стороне, что меня только раззадоривало.

– Еще бы! – сказал я. – Честно говоря, у меня еще не было негритянок.