Небо лошадей - Доминик Менар

Я замялась, ведь на самом деле и сама не знала, куда иду, мне хотелось уйти в свою комнату и уснуть до завтра, но я боялась, что придет полиция и заберет меня. Конечно же, я не могла сказать ему этого, поэтому прошептала:

— Я просто выйду на минутку.

— Не уходи, — сказал он, и я знала, о чем он думал, — о парке и о тебе.

Спустившись на второй этаж, я постучалась в дверь, и это было так, словно я сама не знала, что собираюсь сделать, пока мои пальцы не сделали это. Я не сказала ни слова, даже когда Кармин открыл дверь и неуверенно потоптался на пороге, вероятно, он больше не ожидал моего прихода. Я молчала, пока он не отстранился, чтобы пропустить меня, и не закрыл за мной дверь.

Сделав несколько шагов, я вынуждена была остановиться, — идти дальше было невозможно, потому что повсюду были картины: они лежали на полу, стояли, прислоненные к стене, а в конце коридора расположились на стульях и диване. Каждая горизонтальная и вертикальная поверхность была занята ими, и было странно видеть это место, по обыкновению тщательно убранное, серое и грустное, теперь пестрящим красками. Такое одинокое, теперь оно было наполнено улыбающимися и серьезными лицами, играющими фонтанами, деревьями, шелестящими на ветру, и крышами, за которыми виднелся горизонт. Собака лежала под окном в гостиной и при виде меня завиляла хвостом, но даже не попыталась подойти. Дверь в маленькую комнату, где Кармин хранил картины, была открыта, но комната была пуста, и там картины устилали пол, как и повсюду в квартире, но подрамники были пусты. Повернувшись к Кармину, я заметила, что он держит в руке тетрадь — пачку листков, тщательно перевязанных, опись его творений, говорил он, печатая на машинке номер каждой картины, комментарии, которые я давала им, и свои тайные умозаключения, которые он выводил из них. Однако сейчас он не писал, запах скипидара не витал в воздухе, его руки были чистыми, а рубашка была новой, той самой, которую он надевал два дня назад, когда приходил ко мне.

— Я вам помешала, — пробормотала я. — Я приду попозже, я просто хотела…

— Нет, нет, — ответил он, — нет, останьтесь.

В слабом свете коридора я увидела, что он улыбается, и удивленно посмотрела на него — он казался другим, более легкомысленным, одновременно счастливым и потрясенным, таким я его еще не видела. Подбородком он обвел комнату, загроможденную картинами.

— Надо попытаться найти, где вы могли бы присесть. Где-нибудь должно было остаться немного места. К тому же мне нужна ваша помощь. У вас есть минутка?

— Что вы делаете? — спросила я. — Разбираете их? Заново отбираете лучшие?

Он кивнул головой со странным смешком и сказал:

— Заново отбираю, да, действительно.

Он протянул свободную руку, и его пальцы почти коснулись рамы картины, стоящей у стены.

— Я хотел посмотреть на них в последний раз — от первой до последней, я начал вчера вечером и работал всю ночь. Видите, мне осталось немного.

Он потряс своей тетрадкой, и я заметила, что в ней осталось всего несколько страниц.

— Садитесь, — повторил он, и я осторожно направилась в гостиную.

Между картинами, лежащими на полу, едва хватало места, чтобы поставить ногу, и мне пришлось вытянуть руки, чтобы сохранить равновесие. Я спросила себя, как Кармин пройдет за мной, но не осмелилась задать вопрос и почти тотчас же услышала треск, обернувшись, я увидела, что он наступил на картину и порвал полотно. Я испугалась, что он упадет, но Кармин только оперся о стену, даже не пытаясь освободить ногу. Я сразу же вернулась и присела на корточки перед ним, осторожно взяв его за лодыжку, я подняла ему ногу и высвободила ее из холста.

— Ох, Кармин, — прошептала я, — в картине теперь дыра, но я уверена, если ее склеить… А сверху вы добавите немного краски, и разрыва совсем не будет видно…

Он махнул рукой, словно хотел сказать: «Оставьте», и пошел дальше. Чтобы не потерять равновесие, он все так же опирался о стену и уже не обращал внимания на картины, только отталкивал их концом палки, но сама палка царапала полотна, и один или два раза его нога вставала на угол картины, расшатывая хрупкую раму.

— Во всяком случае, эти я уже перебрал, — сказал он. — Остались только вот те, — и рукой он указал на груду картин в углу комнаты. — Когда я закончу, я от них избавлюсь. Вот поэтому вы мне и нужны, если вы, конечно, не против, — добавил он, — мне нужно сложить их в сумки и спустить вниз. Я понимаю, это не очень увлекательная работа, но я не смогу сделать все это совсем один.

Я в изумлении уставилась на него, потом обвела взглядом квартиру, все эти картины — я знала большинство из них, но некоторые были очень старыми, и на них я видела незнакомые места и лица, тысячи мгновений, многие годы жизни, проходившие при свете, в то время как Кармин был заперт в своей застывшей темноте.

— Вы не можете этого сделать, — сказала я. Снова я вглядывалась в его черты, пытаясь найти отчаяние, отказ от жизни, которые могли привести его к такому поступку, но я не видела ничего, кроме этой легкости, даже облегчения, этого возбуждения, смешанного с грустью.

— Это мое упущение, Кармин, — в отчаянье продолжала я. — Я не могла уделять вам достаточно времени… Но вы не можете, вы не можете перестать писать…

— Нет, нет, — ответил он, слегка натянуто засмеялся. — Это совсем другое.

Он помедлил мгновение, затем перелистал свою тетрадь, медленно проводя пальцами по каждой странице, потом поднял голову.

— Хотите помочь мне? — спросил он. — Я буду давать вам номер, так, пожалуй, будет проще. Вы можете найти мне местечко, чтобы сесть? Я на ногах со вчерашнего вечера, мне кажется, что моя спина сейчас развалится.

Присев, я положила друг на друга картины, разбросанные на полу, освободив узкое пространство для прохода, потом расчистила диван. Проделав все это, я взяла Кармина за руку и проводила, чтобы он мог сесть, и он со вздохом облегчения упал на подушки. Положив тетрадь на колени, он кончиками пальцев пробежал по страницам, потом сказал:

— Номер двадцать семь, пожалуйста, Лена, это вид на парк после сильной июньской грозы, вы, может быть, помните ее.

Я действительно помнила ее, и мне не нужно было смотреть на номера, достаточно было приподнять несколько полотен, чтобы найти ее. Картина была в зелено-лиловых тонах, зелень была темной и истерзанной, ветви были сломаны, а сорванные листья скользили по поверхности луж. Я протянула ее Кармину. Он прислонил ее к коленям и положил руки сверху, чутко, словно причудливый пианист. Его лицо исказилось, и я отвернулась. Я снова присела возле стопки картин и стала шумно перекладывать их, чтобы он знал, что я не смотрю на него. Мгновение спустя он откашлялся, положил картину возле дивана и сказал:

— Номер двадцать восемь. Это маленькая румынка, которая продавала нарциссы на рынке.

Так мы продолжали довольно долго. Я так и не осмеливалась спросить его, но, вероятно, сделала бы это, если бы он сам так и не рассказал мне. Я не могла выбросить эти картины, так ничего и не узнав. Уже давно наступила ночь, и осталось всего несколько картин, когда он откинулся на спинку кровати и закрыл свою тетрадь, заложив пальцем нужную страницу.