Джек/Фауст - Майкл Суэнвик

Потом они долго держались на некотором расстоянии друг от друга. Он расстегнул ей блузку, нежно стянул с Маргариты нижнюю юбку и мягко отложил в сторону. Рукава собрались у локтей, застряв на запястьях; Фауст большим и указательным пальцами взялся за манжеты и терпеливо высвободил сначала одну руку, а затем - другую. Лиф ее платья бесшумно упал на пол.

Затем он вновь страстно обнял ее и поцеловал - и продолжал целовать, целовать ее!

Удивленная Маргарита почувствовала, что сама гладит его руки под рубашкой, ласкает упругие, сильные мышцы спины. Теперь она ничего не боялась; она ощущала себя такой же бесстрашной, какой всегда была Гретхен, и такой же восхитительно, эгоистично на все согласной.

Ее юбки все же упали на пол. Единым движением Фауст подхватил ее, закружился по комнате и отнес на кровать. Ее комнатные туфли легко свалились на пол.

Она уже знала, что надо расставить колени, а все остальное доверить ему. Чувствуя себя распутницей, она наблюдала, как Фауст осторожно снимает свою одежду, и она ни разу не посмотрела в сторону. Дерзкая, невежественная, она протянула к нему руки. Затем он расположился над ней, целуя ей лицо и шею, опустил руку ей между ног, чтобы свободно войти.

Сначала ей было не совсем удобно, но ради Фауста она охотно решила продлить эти ощущения. Что-то порвалось, и она вскрикнула от боли.

- Тс-с-с, - прошептал он и поцеловал ее. Затем начал совершать плавные, нежные движения внутри нее, тихо произнося ласковые слова, опираясь на локти, чтобы не давить на нее своей тяжестью. Она была слишком застенчива, чтобы просить его об осторожности. Но ведь ей хотелось в полной мере ощутить вес его тела, хотелось почувствовать и поддерживать всего его целиком, поднять его и освободить от оков гравитации, и быть точно так же поднятой им, чтобы вместе улететь прямо через крышу в сгустившуюся ночь.

Она вспомнила о мальчике, которого знала много лет назад: он приручил змею и порой разрешал ей подержать ее - удивительно сухую и гладкую, и, вопреки всему, чему ее учили, Маргарита понимала, что не все есть зло и что эта змея - просто тварь Божья и по-своему красива. Ее глаза походили на темные гранаты, и от нее исходил необычный мускусный запах, такого запаха Маргарита прежде не знала. Она закрывала глаза и нагибалась, чтобы вдохнуть этот запах, а когда открывала их, мальчик пристально смотрел на нее.

Он вызывал у нее трепет.

Но и она у него - тоже. Их на миг охватывало напряжение. Каждому из них хотелось чего-то еще, и ни один не знал, чего же именно ему хотелось.

Теперь же, со все более скользким телом Фауста в объятиях, она поняла, для чего все это совершалось: ради предвкушения мига какого-то колдовского, невыразимого ощущения.

Странная штука - физическое выражение любви. Она едва ли понимала, приятно это или нет. Однако знала, что повторит это - и не раз или два, а больше, куда больше.

Знай Маргарита, что это так приятно, она бы пала уже много лет назад. Однако она совсем не ожидала, что это случится у нее с Фаустом.

Поздно ночью они лежали вдвоем, касаясь друг друга, разговаривая. У Фауста было худоватое, но крепкое тело и мышцы ремесленника. Ее приводило в трепет легкое прикосновение кончиков пальцев к его волосатой груди. Все в нем вызывало в ней удовольствие. Зардевшись от счастья, она открывала новый континент его тела.

- Откуда у тебя этот шрам? - спросила она, проводя по тоненькой серебряной реке, пересекающей равнину его живота.

- Участвовал в студенческих беспорядках.

- А этот?

- Когда я служил в Польше, во время артиллерийского обстрела меня задело осколком. - Он пожал плечами. - Но я не обратил на это внимания. И несколько часов продолжал заниматься ранеными, заботясь, чтобы они выжили, прежде чем заметил, что кровь на моем камзоле - не их, а моя.

Внезапная волна печали, беспричинной и чистой, накрыла Маргариту. Этот мир был таким непредсказуемым и опасным, враждебным для влюбленных и для самых простых желаний. На какой-то миг будущее представилось ей мрачным.

- Что станется с нами? - тихо, как бы невзначай осведомилась она.

Фауст рассмеялся.

- Что станется с нами? Ну, как ты думаешь, что бывает с мужчинами и женщинами, любящими друг друга? Брак и дети. Безусловно меньшего ты не ожидала. Я стану постепенно стареть и седеть в твоем обществе, а ты - в моем; станешь старой и толстой!

Он ущипнул ее за бедро, понуждая рассмеяться.

И Маргарита рассмеялась.

Но она не верила, что в его жизни - теперь уже их жизни - все будет так просто. Она не могла представить себе такое. Он был Титаном, предназначенным судьбою для битв, какие знали все буреносные гиганты; бесспорно, безопаснее и надежнее выйти замуж за торговца, за крепкую, достойную опору, за того, кто прогибался бы под ветрами, которые разламывают дубы. За того, кто никогда не притянет к себе молнию. Чья жизнь состояла бы из одних домашних радостей и печалей, скорее спокойных, чем великих.

Да, в ее голове зарождались такие практичные мысли - но ей не хотелось быть практичной, ни этой ночью и никогда более. Она чувствовала, что проникнута жизнерадостностью и силой, внушенной любовью Фауста, и теплом от их любовных игр. Все казалось ей возможным. «Если я сумела решиться на это, - думала она, - я сумею совершить что угодно».

- Мне кажется, нам надо придумать друг для друга особые имена, - проговорила она, и когда Фауст поднял брови, пояснила: - Любимые имена, понимаешь, и тайные, известные только нам слова любви. Как символ нашей страсти. - Она потупилась. - Мне бы хотелось, чтобы ты называл меня Гретхен.

- Гретхен, - повторил Фауст, словно пробуя на губах это слово; его язык смаковал его. Он томно погладил ее бок и усмехнулся, увидев, как ее тело ответило на прикосновение. Для него это было такое же удовольствие, как для кота подкрадываться к маслобойне. Гретхен же подумала, что мужчины - примитивные создания. Они живут в мире без последствий. - Это красивое имя. Очень тебе идет.

- А теперь скажи, как называть тебя.

Фауст долгое мгновение был озадачен этой просьбой. Имя Гретхен в его представлении годилось, чтобы трогательно именовать котенка или ребенка. Такое усиление изысканности, похоже, сделает простоту общения менее доступной для него. Он выпятил губы, скривил их, и наконец на его лице появилась широкая радостная улыбка.

- Джек, - произнес он. - Зови меня теперь Джек.

Со звоном колоколов, заставившим мартышку хрипло закричать от страха, началось шествие.

На другом краю города колокола услышал Якоб Тройтвейн, стоявший на длинной металлической лестнице, приставленной к одной из башен городской стены. Над ним открылось окно и высунулся шест с висящим на нем влажным бельем.

- Эй, там, привет! - грубовато-добродушно крикнул Якоб. - Осторожней! Не насадите меня на палку!