Клинок инквизиции - Диана Удовиченко

– На решетке расшатаны петли, – сказала Настя, когда сестра Ортензия принесла ей хлеб и воду.

– Не волнуйся, сестра, – со скрытой насмешкой ответила привратница, – даже если сумеешь выломать решетку, дальше подвала не уйдешь – верхняя дверь крепкая.

Объяснять, что она боится за собственную жизнь, было бесполезно: монахиня не пожелала выслушивать рассказ о бледном монстре. Торопливо заперла решетку и ретировалась вверх по лестнице. Настя заметила, что руки сестры Ортензии мелко дрожали, она два раза чуть не выронила ключ.

– Принеси хотя бы соломы! – крикнула ей вслед Настя.

– Этой тебе вполне хватит, сестра. Не ропщи, остались всего сутки, – отозвалась монахиня и грохнула тяжелой дверью.

На третью ночь тварь вернулась после двенадцатого удара колокола. Настя встретила ее огнем. В этот раз поединок не протянулся долго: свеча вспыхнула на прощанье – и расплылась в руке лужицей воска. Настя схватила огниво, зачиркала, подпаливая солому. Жалкие искорки не могли справиться с сыростью, вспыхивали и тут же гасли. В это время тварь трясла решетку.

В полной темноте раздался скрежет – петли вышли из пазов. Грохнулась об камень пола решетчатая дверь, и в камере зашлепали шаги существа. Настя, стараясь двигаться как можно бесшумней, отступила, прижалась спиной к стене, медленно пошла вдоль нее, надеясь пробраться к выходу.

На плечо легла тяжелая лапа, даже сквозь одежду ощущался исходивший от нее холод. Настя рванулась, попыталась оттолкнуть существо, но оно оказалось очень сильным – обвило лапами, прижалось, словно пытаясь согреться, отнять у жертвы живое тепло, потом потянуло на пол. Пришлось покориться. Настя уселась, каждое мгновение ожидая, что тварь набросится на нее, разорвет в клочья или, подобно вампиру, вопьется в горло.

Однако монстр не торопился расправляться с девушкой, до которой добирался с таким старанием. Он лишь плотнее приник к ней, вцепился пальцами в одежду и замер, издавая довольное урчание. Задыхаясь от зловония, Настя сидела неподвижно. Тогда снова появились голоса. Теперь они звучали невыносимо громко, отчетливо проговаривая фразы:

– Покорись его воле…

– Стань его невестой…

– Он идет, преклонитесь все перед повелителем…

Казалось, тварь уснула, склизкие лапы слегка ослабили хватку. Девушка едва заметно пошевелилась – существо взревело, ощутимо толкнуло ее в бок, впилось когтями в плечо. Настя замерла, монстр тут же успокоился и снова заурчал.

– Он восседает под корнем древа смерти… – произнес тяжелый мужской голос.

– Он звонит в колокола… – подхватил пронзительный женский.

Настя закусила губы, чтобы не застонать от боли, которую вызывали эти звуки. Голову словно охватило горящим обручем, хотелось повторять слова за призраками, встать, пойти за ними, встретиться наконец с повелителем… «Еще чуть-чуть – и я сойду с ума», – подумала она.

Монстр разжал скользкие ледяные объятия, лишь когда монастырский колокол пробил четыре раза. Неохотно оторвался от добычи, поднялся, уркнул на прощание и заковылял прочь из камеры, оставив в память о себе следы вонючей слизи на платье. С ним исчезли и голоса. Настя упала на четвереньки, ее вырвало – то ли от омерзения, то ли от пережитого ужаса.

Наутро сестра Ортензия, увидев выломанную решетку и Настю, дрожащую на маленьком клочке соломы, не сказала ничего, лишь махнула рукой, приглашая следовать за нею.

Привратница отвела девушку в келью матери Анны. Аббатиса с некоторым недоумением оглядела покрытую пятнами высохшей слизи одежду Насти, принюхалась…

– В подвале уж больно сыро, – с намеком произнесла сестра Ортензия.

Аббатиса и привратница обменялись понимающими взглядами.

– Ступай в баню, сестра, и выстирай одежду, – приказала мать Анна. – Вечером приступишь к работе в скриптории.

Служанка старательно расчесала белокурые волосы, заплела на ночь. Расправила постель, тщательно взбила подушку, сунула грелку под одеяло. Сделала книксен и вышла.

Корина поднялась со скамьи, перекинула косы за плечи. Они были толстые, длинные, до самого пояса – ее гордость и предмет постоянной заботы.

– Спокойной ночи, Коринхен. – В комнату заглянула матушка в ночном чепце. – Не забудь прочесть на ночь молитву.

Корина улыбнулась про себя: она уже невеста, пятнадцать лет, а матушка все опекает ее, словно младенца. Опустившись на колени, прочла молитву, прося у Господа милосердия и защиты. Потом вынула грелку, дунула на свечу и улеглась в постель.

За окном завывал ветер, голые ветви деревьев бились о стекло. Октябрьская ночь была неуютной, тревожной. В такую ночь плохо тем, кто в пути или не имеет крова над головой. А дома тепло, уютно, хорошо… Корина плотнее завернулась в одеяло, закрыла глаза и задремала.

Мощный удар сотряс окно, вынес мелкий переплет. Фонтаном ударили в комнату осколки стекла, разлетелись по полу, осыпали кровать. Корина подскочила, взвизгнула, вжалась в угол кровати, загораживаясь руками от огромного черного силуэта, который неумолимо приближался к ней. На сгустке мрака желтыми звездами горели глаза. Существо легко подхватило девушку и выпрыгнуло в окно.

Наверное, Господь не услышал молитву о защите…

– Если твоя тварь еще раз, чтоб она сдохла, залезет мне в постель, так и знай: я ее придавлю! – рычал демонолог.

– Брунхильда хорошая, она просто погреться хотела! – защищался Аарон.

– Не тронь мальчишку, белый! – насмешливый грудной голос Розы.

– И тебя б заодно придавить не вредно, чтоб ты сдохла!

– А меня за что? Я к тебе в постель не лезу, и не мечтай даже.

– Еще не хватало! – злобно сплюнул Клаус.

Не отрывая взгляда от книги, Сенкевич усмехнулся. Его команда, как всегда в свободное время, упоенно переругивалась. Задорная злобность альбиноса даже забавляла: Клаус был социопатом, мизантропом, интровертом, а заодно ярым женоненавистником. Привык к одиночеству, а тут в доме куча народу, да среди них еще и красивая цыганка. Розу демонолог сразу невзлюбил, она не оставалась в долгу, платила насмешками и издевками. Однако не дело, когда в команде такой разлад. Сенкевич все же решил вмешаться и миролюбиво заметил:

– Клаус, нельзя так разговаривать с дамами.

– Ненавижу баб, чтоб они сдохли.

– Я понял. Ты вообще ненавидишь людей.

– Бабы не люди, – фыркнул альбинос.

– Оставь его, красивый, пусть бесится, – плеча коснулась легкая рука. – Что тебя заботит? Грустно тебе? Вижу, болит что-то…

У Розы была удивительная способность тонко улавливать настроение Сенкевича. Иногда казалось, цыганка умеет читать его мысли. Она всегда оказывалась рядом, когда ему было плохо, находила нужные слова – простые, теплые, ласковые.