Первый крестовый поход. Зов с Востока - Питер Франкопан

Существовал также даже более важный прецедент. По правде говоря, в своем обращении к Урбану II Алексей I специально подражал предыдущей попытке одного из своих предшественников добиться почти такой же договоренности с папой. Летом 1073 года император Михаил VII отправил в Рим небольшую делегацию. Указывая на наступление норманнов в южной Италии и турок в Малой Азии, император предложил папе заключить союз. Папа, также озабоченный растущей мощью норманнов, отреагировал с энтузиазмом, поблагодарив императора за письмо, «преисполненное вашей любовью и немалой преданностью, которую вы демонстрируете по отношению к католической церкви»{408}. Григорий VII понимал, что ему предоставляется возможность наладить отношения с православной церковью, одновременно укрепив свои позиции в Италии, поэтому сразу «бросился в бой».

Папу очень заинтересовала идея набора войска для защиты Константинополя: он мог бы представить себя как защитника всех христиан и тем самым получить армию, которую можно было бы использовать против Роберта Гвискара и его норманнов. В течение следующих нескольких месяцев папа рассылал письма с изложением своей позиции всем монархам Европы. В феврале 1074 года, например, он обратился к графу Бургундии Вильгельму с просьбой отправить солдат в Константинополь, «чтобы помочь христианам, которые терпят безжалостное разорение от рук сарацинов и жадно молят протянуть им руку помощи», хотя прежде солдаты должны были помочь защитить папские территории от нападений норманнов{409}.

В следующем месяце папа отправил письмо «всем тем, кто желает защитить христианскую веру», содержащее строгое предупреждение. «Раса язычников убедительно побеждает христианскую империю, – писал Григорий VII, – и с достойной сожаления жестокостью опустошила земли почти до самых стен города Константинополя и захватила все, зарезав, как скот, многие тысячи христиан». Просто горевать о их страданиях недостаточно, провозгласил папа; «мы просим вас именем благословленного Петра, первого из апостолов, мы призываем вас прислать подкрепление вашим братьям»{410}.

В течение года Григорий VII продолжал искать поддержку для организации военного похода, стремясь помочь Византии в ее борьбе с турками. В других посланиях, разосланных в 1074 году, папа подчеркивал: «Я хотел поднять христиан повсюду и вдохновить их: они должны положить свои жизни за своих братьев», защищая христиан, которых «режут, как скот»{411}. За этими страданиями стоит сам дьявол, как говорил Григорий VII; а те, кто желает «защитить христианскую веру и послужить Царю Небесному», должны продемонстрировать, что они являются сынами Божьими, и готовиться идти на Константинополь{412}.

Однако случилось так, что планам Григория VII не суждено было сбыться, но не из-за отсутствия интереса к его призывам. Эмоциональные послания папы задели за живое некоторых влиятельных аристократов. Например, герцог Аквитанский и граф Пуату Гийом дал понять, что готов идти походом под знаменем Святого Петра против врагов Христа{413}. Другие, как, например, графиня Тосканская Беатрис и Готфрид Бульонский, были также готовы присоединиться к походу{414}. Проблема заключалась в том, что, ведя переговоры с Григорием VII, византийцы одновременно «прощупывали» Роберта Гвискара, и в середине 1074 мая договорились с вождем норманнов{415}. В результате папа не только оказался брошен на произвол судьбы в Италии – была скомпрометирована идея союза между Западной и Восточной церквями, на которую опирался призыв Григория VII к европейскому рыцарству. Папа был унижен и был вынужден «дать задний ход». «Гийому, графу Пуату, больше нет необходимости беспокоиться по поводу похода на Восток, – писал он, – потому что появились слухи о том, что в землях за морем христиане с благословления Божьего отбились от неверных дикарей, и мы теперь ожидаем указания свыше о том, что еще нам следует предпринять»{416}. Конечно, в 1074 году в Малой Азии никаких особенных военных успехов у Византии не отмечалось, поэтому подкрепить предположение папы о том, что ситуация там резко улучшилась, было нечем. Григорий VII просто пытался отступить максимально выдержанно и дипломатично.

К 1095 году, когда Алексей I отправил послов к папе римскому, чтобы снова задействовать те же каналы, что и его предшественник, многое изменилось. Во-первых, ситуация в самом Константинополе ухудшилась до неузнаваемости. Если обращение к Григорию VII носило зондирующий характер и являлось скорее попыткой византийского руководства создать плацдарм в итальянском политическом мире, то призыв Алексея I о помощи к папе Урбану II был уже жестом безысходности. Отправленная им делегация, которая в марте 1095 года нашла Урбана II в городе Пьяченца, где тот председательствовал на заседании церковного собора, передала ему отчаянное послание: «Посольство императора Константинополя прибыло на собор и просило его высокопреосвященство Папу и всех верующих в Иисуса Христа оказать помощь в борьбе против безбожников ради защиты святой церкви, которая на этой земле почти уничтожена неверными, дошедшими уже почти до стен Константинополя»{417}. В отличие от ситуации двадцатью годами ранее, на этот раз для картины, изображающей успешное наступление турок в Малой Азии и бессилие Византийской империи, были вполне реальные основания. На самом деле ситуация была еще опаснее, чем рассказали послы Алексея I, – они, видимо, ни словом не обмолвились об уязвимом положения императора в результате заговора Диогена в 1094 году. Теперь Византия действительно находилась на грани катастрофы.

Второе различие заключалось вот в чем: папа Григорий VII мог получить большую выгоду от продвижения себя как защитника все христиан, но ставки Урбана II в середине 1090-х годов были намного выше. Борясь с могущественными противниками и антипапой, Урбан II имел больше причин бороться за объединение церквей и позиционировать себя как человека, который сумеет положить конец расколу. И момент был выбран исключительно верно. Византия распадалась на части, Алексей I молил о помощи. Политическая ситуация в Италии также изменилась, когда жена и сын Генриха IV сбежали под защиту папы. Это обстоятельство придало Урбану II дополнительную энергию и удивительным образом оказалось «спасательным кругом» для византийского императора.