Где ты? - Марк Леви

Фирменное движение левой бровью, надо полагать, вынудило Филиппа дать согласие.

От Лизы они получили одну-единственную открытку накануне ее приезда, а до этого Мэри ежедневно твердила Филиппу, что волноваться было бы нужно, если бы дочка писала каждый день.

Новый год они встречали втроем, Мэри приготовила роскошный стол, вознамерившись утешить свое семейство. И все же пустующий четвертый стул весь вечер бросался ей в глаза. Пустота стучалась в ту самую дверь, о которой она как-то раз рассказывала Лизе…

Лиза вернулась загорелая и счастливая, с двумя медалями, завоеванными на трассе. Мэри наконец увидела Стивена на групповых фото и потом, вечером, в комнате Лизы, на большой фотографии, с которой они улыбались вдвоем.

В течение двух последующих месяцев мысль возобновить журналистскую деятельность все чаще посещала Мэри. Она начала «просто ради удовольствия» редактировать материалы для хроники и из чистого любопытства пообедала с новым главным редактором «Монтклер тайме», с которым когда-то вместе училась. К ее несказанному изумлению, он пригласил ее с тем, чтобы предложить самой написать материал. Скорее всего ей понадобится время, чтобы «расписаться», поэтому сюжет пусть выберет себе сама. На прощанье он пообещал ей всячески помогать, если ей действительно захочется вернуться в журналистику.

«А почему бы и нет?» — спросила она себя, придя домой.

* * *

Филипп сидел за рабочим столом и смотрел в окно на солнце, клонившееся к закату. Великолепный майский день подходил к концу. Вернувшись из муниципальной библиотеки, Мэри тут же поднялась к нему.

Когда она вошла, он поднял глаза и улыбнулся, ожидая, что она скажет.

— Как ты думаешь, можно стать счастливой в сорок лет?

— Думаю, в любом возрасте можно осознать свое счастье.

— А если так меняется ощущение, то и человек еще может меняться?

— Он может почувствовать, что достиг зрелости, и проживать свою судьбу, а не бороться с ней.

— Впервые за долгое время я чувствую, что ты рядом, Филипп, и я счастлива.

Весной 1995 года Мэри поняла, что под крышей ее дома поселилось счастье, и поселилось надолго.

Она занималась уборкой в комнате Лизы, погода стояла теплая, матрас пора было переворачивать на летнюю сторону. Под матрасом лежал большой альбом в черной обложке. Поколебавшись, она села за стол и принялась его листать. На первой странице акварельными красками был нарисован флаг Гондураса. А дальше… Чем дальше она смотрела, тем сильнее ей перехватывало горло. Все газетные статьи об ураганах, обрушившихся на планету за последние годы, были аккуратно вырезаны и вклеены в этот альбом. Все, что хоть в какой-то мере касалось Гондураса, было тщательно собрано и помечено числами. Альбом походил на судовой журнал моряка, покинувшего родные берега и мечтавшего по ночам о том дне, когда, вернувшись домой, он расскажет близким о своем невероятном путешествии. Мэри захлопнула альбом и положила на место. Она никому ничего не сказала, но домашние почувствовали, что ее настроение изменилось. Но и они не поняли, что сердце может увянуть всего за несколько мгновений.

* * *

В это лето Мэри уже несколько раз, сама того не замечая, спрашивала Филиппа, как, по его мнению, нужно будет отметить девятнадцатилетие Лизы. Он весело отвечал, что у них есть еще пара лет, чтобы хорошенько это обдумать. В ответ она раздраженно говорила, что время иной раз летит так быстро, что его и не замечаешь.

Утром за завтраком, когда Лиза повела Томаса на бейсбол, Мэри опять завела разговор о предстоящем совершеннолетии Лизы.

— Да что с тобой, Мэри? — озабоченно спросил Филипп.

— Ничего. Я просто, наверное, устала.

— Дело не в усталости. Ты чего-то недоговариваешь.

— Возраст, ничего не поделаешь, пришла пора уставать.

— Лет эдак через тридцать-сорок я тебе поверю, а сейчас этот номер не пройдет. Выкладывай.

— Пошли, я тебе кое-что покажу!

Войдя в комнату Лизы, она извлекла из-под матраса альбом, и Филипп внимательно его перелистал.

— Отлично скомпоновано, у нее отличное графическое чутье. Я очень рад, что у Лизы обнаружился такой талант. Как думаешь, это моя работа ее вдохновила?

Мэри стиснула зубы, чтобы не расплакаться от ярости.

— И это все, о чем ты подумал? Целый альбом посвящен Гондурасу и ураганам, а тебя интересуют ее способности макетчика?!

— Да успокойся ты! С чего ты распсиховалась?

— Ты что, не видишь, что она думает только об ураганах? Что она одержима этой гребаной страной и этими гнусными ураганами?! А мне-то казалось, что мне удалось заинтересовать ее чем-то другим, я-то думала, что смогла пробудить в ней вкус к другой жизни! Время летит так быстро, мне осталось меньше трех лет!

— Да о чем ты?

Мэри не ответила. Филипп взял ее за руку и силой усадил к себе на колени. Всхлипывая, она положила голову ему на плечо. Филипп обнял ее и заговорил ласково и спокойно:

— Любимая, если бы твою мать убили и всех твоих близких в детстве прикончил бы тот же убийца, ты не заинтересовалась бы им?

— Не вижу связи.

— Ураганы — это убийцы, которые приходят к ней по ночам. Тебе лучше, чем кому бы то ни было, известно стремление искать, читать, изучать, чтобы лучше понять какое-то явление. Когда ты была студенткой, ты иной раз отказывалась поужинать со мной, потому что тебе нужно было перечитать свои записи. Ураганы лишили Лизу детства, и теперь она их препарирует, режет и вклеивает в альбом.

— Ты это говоришь, чтобы меня успокоить?

— Не сдавайся, Мэри. Сейчас она так нуждается в тебе. Лиза перевернула твою жизнь. Ты поняла это сразу, как только она впервые появилась на пороге нашего дома, но ты не захотела принять ее. Ты боролась с ней, хотя ее появление и обещало много радости, но оно нарушило привычный для тебя порядок, и ты отталкивала ее. В конце концов ты все равно привязалась к Лизе, открыла ей свое сердце и со временем поняла, что любишь эту маленькую девочку. Я знаю, что вначале это было нелегко, тебе понадобилось колоссальное мужество.

— Ты о чем?

— О твоем терпении и смирении. Потому что смирение — это тоже вера в свою жизнь.

Он закрыл альбом и положил его обратно под матрас. Потом посмотрел Мэри в глаза и расстегнул пуговичку на ее блузке. Когда его ладонь коснулась ее обнаженной груди, Мэри наконец улыбнулась.

— Не в Лизиной же комнате!

— А мне казалось, что она почти взрослая. Так это из-за альбома ты вдруг стала одержима празднованием ее совершеннолетия?

— Дело не в альбоме, дурачок, — заикаясь, ответила она, — просто я испугалась, что этот день попадет на выходной!

— Чуть позже она призналась ему (ей и в голову не могло прийти, что однажды она скажет такое):