Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

– Извини, – фигурка Элизабет заслонила дыру в борту, и на мгновение стало темно. – Я должна была спросить твоего совета. Я хотела. А потом подумала, что лучше, если будет сюрприз.

– Подарок! – крикнула Аби с другой стороны. И ткнула ножиком в щель между досками, расшатывая. – Подарок для Бетти!

Они ведь безумны, обе. Абигайль, с ее приступами и готовностью ненавидеть всех. Элизабет, уже ненавидящая и слишком умная для своих девяти лет.

– Все получится очень-очень хорошо, – опустившись на колени у ног Бетти, Элизабет взяла ее за руки. Она смотрела снизу вверх, но при этом почему-то казалось, что именно Бетти ниже. Слабее. – Ты ведь хочешь избавиться от него?

– Да, да. Хочешь! Сама говорила!

Ножик скребся о доски, расшатывая. Совсем как в тот раз, когда Аби бочку дырявила.

– Он делает очень плохие вещи, – крошечные пальчики сжали запястья, дернули, заставляя сесть на песок. – И это следует прекратить. Но если ты расскажешь о том, что он делает, то тебе не поверят.

– Или объявят ведьмой!

– Именно. Объявят ведьмой. Духом, который совратил родного отца.

– Ты попадешь на виселицу!

Нет! Что они такое говорят? На виселицу? За что? Бетти ведь не делала ничего плохого! Это с ней делали, это ее...

Холодная ручка коснулась щеки, вытирая слезы.

– Не плачь, Бетти. Мы поможем тебе.

– Поможем! Поможем! – Нож повернулся в щели, с хрустом выдирая доски. – Конечно, поможем!

– Если тебя не послушают, то послушают меня. Еще как послушают, когда узнают, что Мэтью Хопкинс – не тот, за кого выдает себя... но следует быть очень осторожными, чтобы не испортить все.

Элизабет хихикнула и, вскочив, предложила:

– А давайте играть? В догонялки? Чур, ты водишь...

Человек появился на берегу с утра. Сначала он просто бродил вдоль линии волн, выглядывая что-то в меняющемся рисунке песка. После столь же дотошно исследовал развалины камней, а добравшись до рощицы молодых деревьев, скрылся в густом кустарнике.

Человек не ушел. Он терпеливо ждал, периодически сверяясь с серебряными часами. И поднялся, лишь когда небо порозовело, предчувствуя закат. Человек потянулся, выругался вполголоса, кляня затекшую ногу. Поудобнее перехватил трость, бесполезную на мокром песке, и зашагал, хромая, по узкой тропинке.

Направлялся он к старой лодке, уже не первый год гниющей на берегу. Она лежала, зарывшись носом в землю, глядя на темное море глазом-пробоиной.

– Есть тут кто? – нарочито громко спросил человек и стукнул тростью по доскам. – Эй, есть...

Прислушался и, наклонившись, сунул голову в пролом.

– М-маленькие дряни... грязные маленькие дряни... погодите... я вас... – он выбирался, пятясь задом и нервно озираясь по сторонам. Он говорил, не замечая, что с каждым словом тон его повышается и скоро шепот перейдет в крик.

Он не видел ничего и никого вокруг. В том числе и кривую тень, легшую на скалы. У тени были длинные руки с носатыми револьверами, широкая шляпа-тарелка и выгнутые бочками ноги.

Рыжий Джо с трудом сдерживался: чего проще, один выстрел, и конец проблеме. Свидетелей нету, про Джо шериф и не узнает. Про него, про Джо, все давным-давно забыли, а значит...

– Значит, вот как? Думали обмануть меня? Меня, Мэтью Хопкинса! – Человек погрозил тростью небесам и, повернувшись спиной, живо заковылял прочь.

Все еще можно выстрелить. Ну же, Джо, чего ты медлишь? И какая сила привела тебя на этот берег?

Человек снова крался.

Центральная улица – благо, фонари давным-давно ослепли. Дома рядком. Нужный за забором. Штакетины-копья и пустые банки на них словно головы поверженных врагов. Калитка. Нащупать запор удается не сразу – руки дрожат. Но человек справляется и с запором, и со страхом. И даже не вздрагивает, когда под ноги ныряет рычащий ком шерсти. Собака мелкая, хватает одного удара битой, чтобы рычание перешло в визг. И второго, чтобы визг смолк.

– Кто там? – она все-таки услышала.

Со скрипом открылась дверь, выплескивая на порог прямоугольник света. И черный громоздкий силуэт, в котором ничего человеческого. Широк, длиннорук и рогат, хотя он знает, что рога лишь отражение хвостов косынки, но все равно пугается, бормочет:

– Спаси и сохрани.

А еще молится, чтобы старуха вышла. Но она тоже чует и топчется на пороге, подслеповато щурясь в темноту.

– Рыжик! Рыжик! Ходь сюды.

Рыжик молчит, и человек, осмелев, подходит ближе. Последние шаги и вовсе бегом. Плевать, что под подошвами хрустят глиняные черепки.

В последний миг старуха отпрянула, попыталась скрыться в доме. Дверь дернула, но он успел раньше. Попал не по голове, как планировал, – по длинным цепким пальцам, которые хрустнули совсем как черепки.

Заголосила. Заслонилась руками. Поползла.

Теперь он не торопился. Страх ушел, осталась ненависть. Эта старая стерва тоже виновата! Они все здесь виноваты. Кто судил? Он судил! Господа именем, правом крови. И много лет спустя был судия явлен, пред которым все равны. И дано ему будет решать и миловать. И разделять овец от козлищ, и спасать, когда спасение возможно.

Он наступал, и старуха в ужасе смолкла, уставилась снизу вверх бельмами безумных глаз.

– Ты же... я же... молочком тебя... приглядывала... я... я бы молчала... молчала... никому...

Бормочет, выкупает словами секунды жизни. А он слушает. Ибо он – судия справедливый, он не даст уйти, не покаявшись.

– Что же ты так, а?

И когда она назвала его имя, человек ударил. Снова хрустнуло, и хлюпнуло, и брызнуло в стороны грязью. А старуха, выгнувшись дугой, засучила ногами, пуская по ковровой дорожке волны. Добивать не стал, присев рядом, зашептал молитву.

Ночь Алена провела у Владовой постели. Мишка уехал вместе с врачом, оставил продуктов, денег и совет плюнуть на все и вернуться в город.

Алена согласилась. Вернется. Но потом. Когда Влад выздоровеет. Он же спал и говорил во сне. Оправдывался. Упрекал. Умолял. Звал. А потом замолчал, и тогда стало по-настоящему страшно.

Трижды звонил его телефон, но Алена не решилась поднять трубку. Имя «Наденька», вспыхнувшее на экране, вызвало обиду. Пускай бы эта Наденька сейчас и сидела у постели, прислушиваясь к дыханию и терзаясь вопросами.

К полуночи Алена вдруг вспомнила про подругу, некоторое время ходила, сжимая телефон в руке, и гадала: удобно ли будет позвонить сейчас. А потом все-таки решилась.

– Алька? – Танькин голос звенел обидой. – Алька... он...