Ущелье дьявола - Александр Дюма

Христина склонилась над своим ребенком и поцеловала его, как бы поставив женщину под защиту матери. После того, совершенно успокоившись, она сказала:

— На ваши софизмы я ничего отвечать не буду, г-н Гельб. Я люблю Юлиуса не по долгу и не по добродетели, а просто по свободному выбору сердца. И никого другого я не хочу любить.

— Вы хотите его любить? — сказал Самуил, все тем же вежливым и серьезным тоном. — О, в этом вы правы, сударыня. Юлиус этого заслуживает. Он обладает многими добрыми качествами. Ему нельзя отказать ни в вежливости, ни в деликатности, ни в преданности, ни в уме, хотя в то же время нельзя не заметить, что в нем совершенно отсутствуют дух почина, сила, деятельность, энергия — те качества, которыми обладаю я. Теперь скажите, в вашей ли власти не ценить энергию или не видеть, что я ею обладаю? Простите меня за отсутствие скромности, но ведь скромность — ложь, а я никогда не лгу. Ну так вот, видите, я уверен, что вы и боялись меня постоянно, но все же были минуты, когда вы мне изумлялись. А Юлиус, хотя я и не видел, каков он был во время вашего свадебного путешествия, Юлиус, не взирая на живость его любви к вам, уж, наверное, не один раз принимался скучать в течение этого года. Простите, что я так говорю, но вы сами, в душе, в глубине вашего сознания, не будете отрицать, что я прав. Да это и понятно. Юлиус не умеет вести жизнь, не он ее ведет, а она его ведет. Дело в том, видите ли, что величайшая добродетель мужчины это воля. Без нее ни разум, ни доброта не имеют никакой силы. Вы — дело другое, вы женщина, вам можно обойтись без воли, но она необходима вам в том, кто взял вас под свое покровительство. А между тем, в нем-то вы ее и не находите. Юлиус ускользает от вас сам и не в силах удержать вас. Вы его держите только сердцем, а я держу умом. Общий вывод из всей этой моей философии очень ясен и прост: вы женщина, а он женоподобен. От этого-то он и принадлежит мне… Я не осмеливаюсь сказать, что от этого вы…

— Не говорите этого, милостивый государь! — прервала его раздраженная Христина. — Не говорите этого, если не хотите, чтобы я вспоминала о ваших гнусных дерзостях.

Самуил, в свою очередь, сделался бледен, мрачен, гневен, грозен, страшен. Он проговорил:

— Сударыня, кому из нас надо бояться вызывать в памяти прошлое? Четырнадцать месяцев тому назад, когда я имел удовольствие познакомиться с вами, я не думал о вас, я не искал вас, я не обижал вас, однако, тотчас же имел несчастье вам не понравиться. Почему? Из-за пустяков, из-за моей внешности, физиономии, улыбки, из-за чего-нибудь в этом роде? Гретхен что-то такое наговорила вам на меня, а вы наговорили на меня Юлиусу. Вы этого сами не отрицаете. Волк не трогал овцу, коршун ничего не делал голубке. Наоборот, голубка и овца бросили вызов коршуну и волку. Вы нанесли удар в мое самое чувствительное место — гордость. Вы бросили мне вызов вашей ненавистью. Я бросил вам вызов своей любовью. Вы приняли вызов, благоволите вспомнить и об этом. Вы и теперь сами начинаете борьбу. Я собирался увести Юлиуса в Гейдельберг, вы удержали его в Ландеке. Это была первая победа, а за ней вскоре последовала вторая, еще более крупная. К вам на помощь пришел суровый и могучий союзник, барон Гермелинфельд. Он выдал вас за Юлиуса, действуя при этом не столько в пользу Юлиуса, сколько во вред Самуилу. Он сам откровенно сознавался в этом. И вот я унижен, изгнан, побежден. Вы увозите вашего Юлиуса на целый год, за тысячи верст от меня, и вы стараетесь изгнать у него память обо мне вашими поцелуями, и в то же время отец, стремясь заточить Юлиуса в раю и изгнать из него меня, демона, тратит безумные деньги на постройку этого недоступного замка. Таким образом, ваша любовь, ваш брак, это путешествие, ваш ребенок, да, пожалуй, и замок этот и его двойная стена, и двойной ров, и три миллиона, которые были истрачены, все это было задумано и сделано против вашего покорнейшего слуги. Тринадцать месяцев тому назад вы упрекали меня в том, что я нападаю на женщину. В настоящее время, говоря по правде, шансы сравнялись. Моя противница уже не одна только слабая женщина: в союзе с ней один из могущественнейших людей Германии, да вдобавок еще целая крепость с подъемным мостом! Еще раз повторяю вам сударыня: вы сами объявили мне войну. Но с той минуты, как вы стали воюющей стороной, вы приняли на себя шанс быть побежденной. И я объявляю вам, что вы будете побеждены, как бывает женщина побеждена мужчиной.

— Вы так полагаете, милостивый государь? — сказала Христина с высокомерной улыбкой.

— Я в этом уверен. Есть вещи необходимые и неизбежные. Когда барон Гермелинфельд задумал изъять Юлиуса из-под моего влияния, это нисколько меня не раздражало и не вывело из терпения. Я знал, что Юлиус вернется ко мне. Я просто ждал, вот и все. И с вами я поступлю так же, сударыня. Буду выжидать. Вот теперь вы уже вернулись ко мне. А скоро вы будете у меня в руках.

— Наглец! — пробормотала Гретхен. Самуил обернулся к ней.

— Ты, Гретхен, первая меня возненавидела, и первая же мне понравилась. И хотя в эту минуту ты не главная моя забота, и не с тобой я веду войну, я все-таки хочу, чтобы именно ты послужила наглядным примером. Я на тебе хочу показать, как я умею укрощать тех, кто на меня нападает.

— Укротить меня! — проговорила молодая дикарка.

— Дитя неразумное! — возразил ей Самуил. — Я мог бы сказать, что ты уже укрощена. Вспомни, кто за весь этот год чаще всего занимал твои мысли? Готтлоб, что ли? Или кто-нибудь другой из деревенских? Нет, я. Ты уже моя от страха, от ненависти, не все ли равно, отчего и почему, но ты моя. Ты спишь, и имя, которое носится перед тобой в твоих снах — мое имя. Когда ты пробуждаешься, ты прежде всего вспоминаешь не о своей матери, не о Пресвятой Деве, которую ты так почитаешь, нет, твоя первая мысль всегда о Самуиле. Когда я появляюсь, все твое существо поднимается мне навстречу. Когда меня нет, ты ждешь меня каждую минуту. Сколько раз, когда думали, что я уехал в Гейдельберг, ты боязливо шпионила за мной! Сколько раз ты прикладывалась ухом к земле, и тебе казалось, что ты слышишь под землей ржание моей лошади. Была ли когда-нибудь на свете возлюбленная, которая бы с таким трепетом ожидала появления своего друга! Называй это любовью, ненавистью, как хочешь. А я называю это обладанием и больше ничего не желаю.

В то время, как Самуил ораторствовал, Гретхен все теснее прижималась к Христине.

— Это все правда, госпожа! — шептала она. — Все правда, что он говорит. Но как он обо всем этом узнал? О, господи, неужели мною в самом деле овладел дьявол?

— Полно, Гретхен, успокойся, — сказала Христина. — Г-н Гельб просто играет словами. Нельзя быть господином того, кто ненавидит. Обладают только тем, кто отдается.

— Если так, — возразил Самуил, — то значит Наполеон не обладает двадцатью областями, которые он завоевал. Ну, да не в этом дело. Я не из тех людей, которые отступают перед вызовом, сделанным в такой форме, в какой вы его сделали. Вы утверждаете, что принадлежит только тот, кто отдается. Хорошо, пусть будет так. Тогда вы отдадитесь.

— Презренный! — вскрикнули в один голос Христина и Гретхен.

Они обе встали с места, трепеща от гнева и горя.