Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Вячеславович Конофальский

рыжими волосами, удивительной статью и природной грацией, а ещё глазами большими, зелёными, как у кошки недоброй. Поэтому упрекать он её за глупый бабий раздор не стал, и завтрак они заканчивали в полной тишине.

В этот день, чтобы не сидеть под одной крышей с двумя гарпиями, он поехал смотреть солдат, что пойдут на шествие. Солдатами и офицерами он остался доволен. Все тридцать стрелков, что были отобраны для шествия Рохой, Хилли и Вилли, все были хороши. У всех одежда была чиста, панцири и шлемы начищены. У всех стрелков, и у аркебузиров, и у мушкетёров по новой моде через плечо тянулась дорогая кожаная бандольера со свисающими с неё зарядными лядунгами-картушами. Люди Рене и Бертье тоже выглядели молодцами. Ни рваных ботинок, ни грязных рукавов стёганок.

Ну а уже про людей ротмистра Брюнхвальда и говорить не приходилось. Их алебарды сверкали на свету, даже и намёка на ржавчину не было. Ни на кирасах, ни на шлемах, ни на наплечниках и поручах, даже захоти он, и то не нашёл бы ни единого жёлтого пятнышка. Да, Карл Брюнхвальд был прекрасный офицер. Господа из выезда тоже приготовились, кони у всех хорошо кормлены и чищены. Гривы и хвосты вычесаны и даже заплетены по рыцарской моде. Даже молодой Гренер, который был совсем не богат, и тот гляделся хорошо. Видно, взял одежду напрокат у товарищей. Все офицеры в бело-голубых шарфах. Все господа из выезда в бело-голубых сюрко. Все сержанты с бело-голубыми лентами- бандами на левом плече. Также выбрали три самых красивых штандарта. Один, конечно, тот, что подарил ему архиепископ. Это был главный и просто роскошный стяг. Два других были не столь хороши, но ещё новы и смотрелись совсем неплохо.

Волков был от увиденного в хорошем расположении духа и совсем забыл про домашние распри. А когда смотр был окончен и нужно было возвращаться домой, то вспомнил. И как вспомнил, так напросился на обед к Рене, сказав ему, что соскучился по сестре и племянницам. И сестра, и племянницы были рады видеть дядю, и он просидел у них дома, пока на дворе не начало смеркаться. И лишь потом они с Максимилианом поехали домой.

А дома за ужином он сидел за столом только с женой, Бригитт не пришла. И после ужина жена, как и в прошлый вечер, просила его спать в её покоях. Он так и сделал, хотя хотелось ему спать в другой постели.

Встали далеко до петухов, рассветом ещё и не пахло, начали собираться, одеваться, завтракать. Служанки собирали госпожу в дорогу, с вечера ума не хватило собраться. Приходили господа офицеры с рапортами. Говорили, что все готовы. А он поначалу не давал команды, думал вместе с ними поехать, да какой там, жена совсем не готова, одно платье узко стало, она о том не ведала, на другом пятно, у третьего платья кружева не пришиты, кони в карету не впряжены, Мария впопыхах собирает в дорогу снедь. И ко всему этому нет никакой помощи от Бригитт. Она уже собралась, вещи, платья, нижние юбки, еда и всё другое, что надобно женщине, уже собрано, всё сложено в телегу. Там и перины, и одеяла, чтобы не мёрзнуть в дальней дороге. И мерин уже в телегу впряжён, и возница ждёт.

И теперь она, одетая и причёсанная, готовая к дороге, только шубу накинуть, с кривой улыбочкой смотрит, как Элеонора Августа, ещё не причёсанная, орёт на девок домашних, которые не знают, где кружевной верх к её платью.

Волков доспех ещё не надел, только стёганку и кольчугу. Доспех он собирался надеть перед городом, перед шествием. В стёганке ему жарко в натопленной зале. Он сидит недовольный, смотрит на всю эту кутерьму, что творится дома. Его жена бестолочь, к ведению хозяйства склонности никакой не имеет, это всем понятно. Только зря ругает прислугу, то отдаёт, то отменяет приказание. Порой сама не понимает, что ей нужно. Будь у него такой бестолковый офицер, так выгнал бы его сразу. А Бригитт, дрянь, тому рада, что госпожа глупа, так и стоит, так и улыбается, глядя на бестолковую утреннюю суету, что устроила госпожа Эшбахт. И ведь слова не скажет, хотя знает, что кружева к платью лежат в большой корзине после стирки.

— Карл, — наконец говорит Волков, — думаю, сборы ещё продлятся, выступайте без меня, я вас догоню.

Брюнхвальд кивает, он всё понимает, встаёт, идёт из дома на улицу.

Он молодец, старая кираса начищена так, что иному зеркалу не уступит. Шлем под мышкой, меч на боку. Весь собран, строг. Всегда хорош Карл Брюнхвальд. На него можно положиться.

Да, хорош, а вот госпожа Ланге кавалера раздражает. Кажется, её забавляет вся та истеричная кутерьма с суетой и руганью, что устроила Элеонора Августа.

Кажется, его жена уже пережила боль от утраты любовника. И, кажется, смирилась с тем, что ей придётся жить в ненавистном доме, ложась в постель с ненавистным человеком. И сейчас она была хоть и суетлива, хоть и глупа, но весьма бойка и слуг приводила в чувство и повиновение не хуже госпожи Ланге.

Сама же госпожа Ланге так и стояла в обеденной зале, глядя, как суетятся дворовые девки, собирая гардероб своей госпожи.

Это её поведение ещё больше усугубляло дело, так как Элеонора Августа ещё и раздражалась, зная, что Бригитт смеётся над ней прямо при слугах.

— Госпожа Ланге, — видя всё это, говорил Волков, — вы собираетесь ехать в карете госпожи Эшбахт?

— Куда уж мне, — со смиренной, но фальшивой покорностью говорила Бригитт, — с меня и телеги довольно будет.

— Так не ждите нас, — сухо сказал кавалер, — езжайте с ротмистром Брюнхвальдом.

— Как пожелаете, господин мой, — она присела в низком книксене, после взяла шубку и пошла на двор.

Эта дрянь сказала «господин мой». Хотя в этом случае было бы достаточно просто слова «господин». Слово «мой» в этой ситуации было не то чтобы фамильярным, скорее оно подчёркивало более высокий уровень отношений.

Естественно, госпожа Эшбахт не могла этого не заметить. Она подняла глаза от платья, что рассматривала, поглядела в спину уходящей Бригитт, а потом и на господина Эшбахта. Губы её скривились. И взгляд жены словно обжёг его. И он понял: Элеонора Августа отошла от своего горя.

Он вздохнул. Он хотел выйти на улицу, потому что было ему жарко, но подумал, что жене почудится, что он пошёл провожать Бригитт, и остался на месте. Так и сидел в своём кресле ещё час, пока Элеонора Августа, урождённая фон Мален, а