Тень воина - Александр Прозоров

— Да, спасибо, выручил, — признал ведун, отрезая себе еще ломоть сала и переправляя в рот.

— А ты откель взялся, кузнец? — в свою очередь поинтересовался бортник. — Ты же утоп, я сам видел!

— Не утоп, — покачал головой Середин. — У ратника, что со мной ухнулся, нож выдернул, веревки срезал, да под водой подальше вниз по течению отплыл, чтобы не заметили. Я что, дурак, прямо в лапы конокрадов вылезать?

— И то верно, — согласился Лабута. — А чего это у тебя с лицом?

— А ты бы сам столько в воде в такой колотун посидел, — пробурчал ведун, оттяпав еще сала, и пошел разыскивать свои сумки — переодеться в сухое.

Наевшись до отвала ячневой каши пополам с мясом, трое соратников стали собираться — ночевать рядом с мертвецами им не хотелось. Тем более, что время шло к рассвету. Убитых конокрадов раздели, отволокли подальше от тропинки в лес и оставили среди осин. Закапывать их было лень, а если бросить в реку — течение вполне могло вынести покойничков к Ельцу. Затем оседлали лошадей и на рысях пошли назад, к Кшени.

Вместе с людьми облегченно вздохнуло небо — и опять просыпалось снегом. Только теперь он уже не таял, касаясь черной земли, а выстилал ее девственно-чистым ковром.

Мчаться верхом оказалось куда быстрее, нежели бежать ногами, а потому уже к сумеркам они миновали крепость, повернули влево, к мельнице. Заночевали у россоха, перед поворотом на Долгушу, и к следующему полудню уже въехали в ворота Суравы.

Олег думал, что не сможет отогреться уже никогда. Он валялся под самым потолком бани уже не один час, вдыхая обжигающий воздух, перевел на пар половину приготовленной для мытья воды и вылил на себя несколько шаек кипятка. Кожа горела, легкие рвались от жара — но он всё равно продолжал мерзнуть, словно лежал на дне глубокого омута, под толстым льдом давно замерзшей реки.

— Ты не заснул, работник? — заглянула в парилку Людмила.

Не желая демонстрировать ей свое лицо, больше присущее покойнику, нежели живому человеку, Середин перекатился на живот. Женщина его по возвращении еще не видела. Когда Олег приехал, она уходила за болото за последышами.[8]Ведун сразу послал Одинца топить баню, расседлал лошадей, коих вместо двух ныне оказалось аж шесть, скинул тюки в угол, разобрал частично вещи и припасы, взятые у конокрадов, а когда мальчишка, не отрывая глаз от сильно переменившейся личины гостя, отчитался, что вода натаскана, а дрова прогорели до углей уже три раза и вода в котле почти кипит, — сразу отправился отмокать с дальней дороги, после которой холод, казалось, засел в самых костях и нутре тела.

— У меня там каша запарена со свиной тушенкой. Небось, оголодал с дороги-то, Олег?

— Потом, — коротко ответил ведун.

— Ты чего, обиделся, что ли? — Людмила присела на нижнюю полку. — Обиделся, что прогнала той ночью? Ну, а ты сам подумай, чего б с тобой стало, коли к тебе среди ночи утопленница бы явилась?

Олег в изумлении даже приподнял голову: женская логика всегда находилась за пределами его понимания.

— А чего не моешься? Вон, полки совсем сухие.

— Мерзну чего-то, — признал Олег. — В пути в реку свалился, так до сих пор отогреться не могу.

— Так веничком надо, веничком…

Середин услышал, как зашипела на раскаленных камнях вода, под потолком опять расплылась белая парная пелена. По спине обжигающе-щекочущими прикосновениями прошуршали березовые листья.

— Вот так… Теперь постегаем тихонечко, дабы кровь разогнать… Что же ты такой бледный-то? Как не в бане, а в сугробе лежишь.

По спине скользнуло нечто действительно горячее — не обжигающее кожу, а пышущее теплом, греющее. Олег повернулся, чтобы понять, что это было, и увидел рядом обнаженное женское тело. От него веяло теплом — настоящим, живым, как от раскаленной печи. Ведун не удержался, обхватил его, привлек к себе, чувствуя под руками упругий пульс, волнами прокатывающийся по мягкой плоти, вскинулся, впился в губы женщины губами — и ощутил, как тепло этого прикосновения вливается в него, подобно пряному горячему сбитню, бодря, согревая, наполняя наслаждением.

— Какой ты… холодный… — удивилась женщина, оторвавшись от него и прижав руку к губам. — Аж занемело всё…

— Зато ты какая жаркая, — покачал головой ведун. — Холодно мне без тебя, Людмила. Ты даже не представляешь, как холодно…

Олег поймал ее за влажные бока, снова привлек к себе:

— Согрей меня, Люда. Согрей, моя горячая, моя прекрасная, моя желанная… — Он опять уловил ее губы, прильнул долгим поцелуем, вновь ощутив жаркую волну, что растапливала недоступный обычному теплу нутряной холод.

— Вниз идем, — прошептала женщина. — Задохнемся наверху.

Она легла на полке, протянутом на уровне лавки. Олег спрыгнул вниз, осторожно коснулся губами соска, тут же сжавшегося в крохотную розовую пирамидку, скользнул ладонью по животу, а губами стал пробираться выше, через грудь, ямочку между ключицами, по шее и подбородку к губам — алым, манящим, сводящим с ума. Людмила тяжело дышала, закрыв глаза и откинув голову, в приоткрытом рту поблескивали жемчугом чуть желтоватые зубы.

Ведун склонился над ней, прильнув всем телом, ощущая ее всей своей кожей, впитывая ее тепло, ее дыхание, ее жертвенность, слился с ней плотью — и только после этого ощутил, что такое настоящий жар. Он словно провалился в паровозную топку, пламя которой через низ живота прорвалось внутрь, сжигая все на своем пути. Холода больше не существовало — было кроваво-красное кружение, сладострастие, стремление к вышине. Была жажда обладания, которую никак не удавалось удовлетворить. Она разгоралась всё сильнее и сильнее, пока не взорвалась, взламывая сгусток перепутавшихся чувств и тел, унося все силы и желания…

Олег вытянулся на полке, не имея сил шевельнуть ни рукой, ни ногой. Рядом лежала женщина — да так тихонько, что и дыхания слышно не было.

— Пар совсем развеялся, — прошептал Олег. — Надо бы еще плеснуть.

Людмила шевельнулась, повернулась набок, ткнулась носом ему в шею, тихонько фыркнула:

— Что-то и вправду зябко мне стало. Кто бы согрел?

— Да-да, — согласился ведун. — Сейчас, полью.

— Экий ты… — хлопнула Люда его по плечу, уселась на полке, пригладила разметавшиеся волосы. — Камни твои остыли совсем, оттого и пара нет. По новой топить надобно. Да и малые, небось, тревожатся. Пойдем, Олег, голодные ведь все, тебя ждем.

За столом хозяйка впервые отвела ему место во главе стола — то самое место, на котором раньше сидела сама, — себе оставила свободным край лавки слева. Сбегала к печи, ухватом выудила из черной топки пузатый горшок, выставила на стол, к миске с квашеной капустой, блюду с огурцами и накрытой тряпицей крынке, от которой приятно попахивало свежим пивком.