Генерал Алексеев - Василий Цветков

Интересные штрихи «портрета» Наштаверха отмечал и Верховский, встречавшийся с ним в Могилеве: «Внешне Алексеев напоминал маленького корявенького мужичонку из средней полосы России. Держался он необычайно просто, не так, как большинство из высшего командования Русской армии, у которого внешняя недоступность и пренебрежительное отношение к окружающим должны были прикрыть внутреннюю пустоту и убожество мысли». Примечательно, что вскоре после вступления в должность Наштаверха, 5 октября 1915 г., Алексеев утвердил повышение денежного довольствия для офицеров строевых частей на фронте.

Вот как — весьма обстоятельно и пространно — описывал Лемке свои впечатления от службы в Ставке с Алексеевым:

«При внимательном знакомстве с формулярным списком этого талантливого стратега нельзя не остановиться, прежде всего, на мысли, что за отсутствием во всю свою службу какой бы то ни было “руки” или протекции, Алексеев обязан всем своим положением исключительно самому себе. У него оно действительно заслужено, он выделился исключительно своим упорным трудом в избранной специальности, обладая природными военными способностями.

Когда беседуешь с людьми, видящими Алексеева 15 месяцев войны изо дня в день, вполне понимаешь, какая гигантская рабочая военная сила заключена в этом среднего роста человеке. Многие годы неведомый широким кругам общества Алексеев работал над вопросами стратегии, приобрел в этой области выделяющую его компетентность и — война родит героев — явил себя России в роли главнокомандующего армиями самого серьезного нашего фронта.

И теперь все время Алексеев работает неутомимо, лишая себя всякого отдыха. Быстро он ест: еще быстрее, если можно так выразиться, спит и затем всегда спешит в свой незатейливый кабинет, где уже не торопясь, с полным, поражающим всех, вниманием слушает доклады или сам работает для доклада. Никакие мелочи не в состоянии отвлечь его от главной нити дела. Он хорошо понимает и по опыту знает, что армии ждут от штаба не только регистрации событий настоящего дня, но и возможного направления событий дня завтрашнего. Удивительная намять, ясность и простота мысли обращают на него общее внимание. Таков же и его язык: простой, выпуклый и вполне определенный — определенный иногда до того, что он не всем нравится, но Алексеев знает, что вынужден к нему долгом службы, а карьеры, которая требует моральных и служебных компромиссов, он никогда не делал, мало думает о ней и теперь. Дума его одна — всем сердцем и умом помочь Родине.

Если, идя по помещению штаба, вы встретите седого генерала, быстро и озабоченно проходящего мимо, но уже узнавшего в вас своего подчиненного и потому приветливо, как-то особенно сердечно, но не приторно улыбающегося вам, — это Алексеев. Если вы видите генерала, внимательно, вдумчиво и до конца спокойно выслушивающего мнение офицера, — это Алексеев. Но если вы видите пред собой строгого, начальственно оглядывающего вас генерала, на лице которого написано все величие его служебного положения, — вы не перед Алексеевым…

Алексеев понимает, что при Царе как главнокомандующем он не может рисковать, так как неудача задуманного им риска сделает ответственным за него самого Царя…

Алексеев — человек рабочий, сурово воспитанный трудовой жизнью бедняка, мягкий по внешнему выражению своих чувств, но твердый в основании своих корней; веселье и юмор свойственны ему, скорее, как сатирику; человек, не умеющий сказать слова с людьми, с которыми по существу не о чем или незачем говорить, военный по всему своему складу, природный воин, одаренный всем, что нужно руководителю, кроме разве умения быть иногда жестоким; человек, которого нельзя себе представить ни в какой другой обстановке, практик военного дела, которое знает от юнкерского ранца до руководства крупными строевыми частями; очень доступный каждому, лишенный всякой внешней помпы, товарищ всех подчиненных, не способный к интригам…

Алексеев глубоко религиозен; он всегда истово крестится перед едой и после нее, аккуратно по субботам и накануне больших праздников ходит к вечерне и т.д. Глубокая и простая вера утешает его в самые тяжелые минуты серьезного служения родине. Отсюда же у него неспособность всегда предвидеть чужую подлость, он готов в каждом видеть хорошее. Это не мешает ему часто в разговоре с близкими называть кого следует “скотами”, “мерзавцами”, “сволочью” и т.п.

Жена его очень симпатична, проста, деятельна и внешне до сих пор красива и моложава. Единственный их сын, Николай Михайлович, корнет Л.-Гв. Уланского Его Величества полка, все время в строю. Этот вопрос разрешен тоже по-алексеевски: он не хочет, чтобы его сын подал пример “устройства” при безопасных штабах, а сын понимает это еще лучше.

Алексеев неприхотлив и обходится тем, что есть. Если ему подают за столом что-нибудь плохое, он говорит, что плохо, но ест. В мелочной повседневной жизни он нуждается в опеке, которая всегда и была на обязанности жены… Как умный человек Алексеев отнюдь не разделяет курс современной реакционной политики, чувствует основные ошибки правительства и ясно видит, что царь окружен людьми, совершенно лишенными здравого смысла и чести, но зато преисполненными планами устройства личной своей судьбы. Он не раз высказывал, что манифест об устройстве самостоятельного Царства Польского должен был быть опубликован не тогда, когда вся Польша уже была отдана немцам, а в самом начале войны.

Память Алексеева изумительна. Как Главнокомандующий Северо-Западным фронтом он, бывало, сидел и часами изучал карту и получаемые телеграммы. Затем садился к письменному столу и, уже не глядя ни на карту, ни в телеграммы, писал своим бисерным почерком директиву на трех-четырех листах, точно означая место каждого корпуса и дивизии, все пункты и т.п. Имея орден Белого орла, вернее, право на него, он не носит его, потому что сам еще не купил, а казенного не прислали. Он глубоко презирает всех, кто не знает, что служит родине, но хорошо знает двор и помнит свою карьеру. И он убежден, что, если к весне 1916 г. дела поправятся, его удалят, чтобы дать закончить войну людям из “своих”. А так как он ничего не добивается, то и служит по совести, пока нужен…»

И вот еще один весьма показательный штрих, отмеченный уже Борисовым. «Со всей ревнивостью настоящего служаки и человека, больше всего дорожащего пользой великого дела, которому он служил, Михаил Васильевич оберегал дело от всяких посторонних влияний и вмешательств. В этом отношении он, столь неограниченно деликатный и мягкий, сразу давал понять, что не допустит в святая святых тех, кому этого хотелось бы лишь для собственного любопытства». Важно понять и оценить подобные качества начальника штаба Главковерха: именно в это время разгорелся известный «шпионский скандал», связанный с разоблачением деятельности полковника С.Н. Мясоедова, обвинениями в адрес военного министра Сухомлинова и других сотрудников Военного управления. Позднее, в августе 1917 г., Алексеев в качестве свидетеля давал показания Следственной комиссии по «делу Сухомлинова» и, хотя не приводил фактов ошибочной или преступной работы бывшего военного министра, не верил в то, что бывший военный министр являлся «изменником», но обвинял министерство в неоправданной доверчивости в деловых контактах. Вероятность внедрения немецкой разведки даже в самые высшие «сферы» не исключалась. Щепетильность и настойчивость Алексеева в соблюдении военных секретов относилась не только к себе самому, но и к самым близким ему людям. Он, как известно, настоятельно требовал от сына сжигать его весьма доверительные письма (что, правда, сыном далеко не всегда делалось).