Мы будем на этой войне. Не родная кровь - Сергей Лобанов

Этот ветер предвещал страшную бурю, дикой разрушающей силой идущую на несчастливую Россию.

Май, 2017 год. Восточная Сибирь, окраина города Красноярска, линия обороны войск Объединённой Оппозиции.

Иван Никитин вместе с другими солдатами поредевшего взвода сидел в почти разрушенном бесконечными обстрелами здании.

На всей улице не осталось ни одного целого строения. Закопчённые, обвалившиеся стены, чёрные зева оконных проёмов и подъездов, таящие смерть. Разбитые здания как гнилые зубы торчали по всей улице, изъеденной воронками взрывов, заваленной обломками кирпичей, кусками асфальта, бетона, вывороченной землёй вперемешку со щебнем и всяким мусором. Там и сям стояла уничтоженная бронетехника, обречённо лежал сбитый сгоревший вертолёт.

Бои шли тяжёлые. Фéдеры [9] рвались в город. Уже было ясно, через день-два они зайдут с этой стороны, как на других направлениях, где углубились довольно далеко, активно закрепляя успех наступления.

От всего батальона, где воевал Иван, осталась едва ли половина. Они держались уже восьмой день. Приказа отступать не было, никто не знал, помнит ли о них командование или уже считает погибшими. А может, просто наплевало на солдат с высоты своих постов: мало что ли мужичья на Руси?

Боеприпасы кончались. Но решимость бойцов – израненных, измученных жаждой, недоеданием, недосыпом, артобстрелами, яростными атаками федералов, звериной злобой рукопашных свалок – только крепла. По флангам поредевшего батальона федеры сумели просочиться довольно глубоко, отрезав оппозиционеров от основных сил. Теперь до своих можно было прорваться только с боем, врукопашную. Но, наверное, даже по приказу отсюда никто не ушёл бы. Оборона этих развалин стала делом принципа.

Некоторые бойцы были сильно простужены ещё с холодов и надрывно кашляли. Отзвуки раздирающего горло и грудь кашля терялись в большом холле. Повышенную температуру сбить удавалось не всегда, таких слегших отправляли в госпиталь, пока была возможность. Теперь больные оставались на позициях. Иные так и умирали в горячечном бреду вместе с тяжелоранеными.

Иван слушал неспешные разговоры соседей. Даже не разговоры, а так – мысли вслух, короткие высказывания. Солдаты говорили о разном. О войне совсем мало. Чаще всего бойцов беспокоило отсутствие информации о своих семьях.

Немыслимый парадокс этой войны состоял в том, что у многих родственники находились за городом – вышли через фильтрационные пункты, тогда как мужья защищали его, воюя с теми, у кого в тылу были самые близкие и родные.

По этой причине дезертирство поначалу носило повальный характер. Непривычные к жёстким армейским порядкам люди зачастую не хотели подчиняться абсурдным и идиотским, по их мнению, приказам. Они рвались к своим семьям, не думая о том, что за дезертирство в военное время полагается расстрел. Не верили просто в это. Командованию пришлось пойти на столь суровую меру и на создание штрафных частей. Это подействовало.

У федералов, по слухам, дела шли не лучше, там тоже расстреливали и тоже были сформированы такие подразделения почти одновременно с оппозиционерами – в начале марта семнадцатого года, как раз в самый разгар первых боёв.

Когда штрафники схлёстывались друг с другом, резня была особо зверской. В обычных частях пленных почти не брали, а если захватывали, то стреляли, и всех делов. А уж штрафники и вовсе не щадили ни себя, ни врага.

Большую надежду оппозиционеры возлагали на внешнюю помощь. К Красноярску ещё зимой стянули серьёзные силы, сформировали два фронта: Юго-восточный и Северо-восточный. Начались затяжные позиционные бои с первым Восточным и вторым Восточным фронтами федералов, сумевших всё же обложить город почти со всех сторон, исключая, пожалуй, самые малопроходимые участки – через отроги Саян.

У Никитина от тупой боли постоянно ныла левая рука в районе локтевого сгиба. Пуля четыре дня назад прошла по касательной, не задев, к счастью, ни сустава, ни других костей, ни кровеносных сосудов с сухожилиями. Иван в таких подробностях думал о своём лёгком ранении потому, что вдруг по-настоящему осознал, насколько уязвимо человеческое тело: маленький осколок, кусочек металла мог стать роковым. Он помнил, как руку заливала кровь. Его кровь. От её обилия Ивану стало страшно. Именно тогда он понял очевидное – что тоже состоит из плоти и крови, как и все остальные. Странным было осознание. Но в этой чёртовой, никому не нужной войне всё выглядело странным и противоестественным. Вот хотя бы эти развалины. Разве можно было представить ещё три-четыре года назад, что здесь закипят тяжёлые бои? Война всегда шла где-то далеко на Кавказе и вдруг пришла сюда во всех своих уродливых проявлениях. Никитин помнил, что ранее несколько раз ходил по этой улице, совершенно ничего не опасаясь. А теперь в каждом оконном проёме, за каждым углом полуобвалившихся зданий, за любой кучей осыпавшейся кирпичной кладки могла притаиться в терпеливом ожидании смерть. Попробуй сейчас пройдись по безопасной когда-то улице – мигом свинцом нашпигуют, дуршлаг из тела сделают.

Противников разделяло метров двести. И это расстояние в условиях городского боя являлось условным. В иных местах враги сидели в соседних подъездах или на разных этажах, выжидая удобного момента для нападения.

Трупы никто не убирал. Их было очень много, а миномётная долбёжка и артобстрелы разносили тела погибших в кровавые ошмётки, отчего по округе стояла густая вонь.

В местах рукопашных стычек убитые вообще лежали внавалку. Побеждённые отходили, а победители старались закрепиться на этом участке до очередной смертельной драки. Порой такие позиции за сутки переходили из рук в руки по несколько раз.

Светало.

Артобстрел утих со вчерашнего вечера. Миномёты тоже помалкивали. На позиции легла тишина, от которой уже успели поотвыкнуть. От неё становилось ещё тревожнее. Не к добру такое затишье. Знать, федеры с силами собираются, – решили оставшиеся офицеры поредевшего батальона. Да и любой рядовой понимал это.

Никитин сидел на бетонном полу, привалившись спиной к прохладной кирпичной кладке. Раннее майское утро задалось холодным, да ещё пол и стена вытягивали из тела тепло. Но лишний раз шевелиться не хотелось: какая разница – тепло, холодно, всё одно помирать скоро… Помощи нет, а федеры лезут напролом.

Чтобы отвлечься от невесёлой действительности, Иван погрузился в размышления. Да только и они не поднимали настроение. Он с горечью думал о том, что в его жизни поводов для радости почти не было. Почему так – кому-то всё самое светлое, а кому-то сплошная чернуха? Этот вопрос часто донимал Никитина, и однозначного ответа не находилось.

На жизненных перепутьях Иван отчего-то всегда сворачивал не туда. Иной раз по своей воле, но чаще по воле других – сильных мира сего. Вот и сейчас они определили путь не только для него, но и для всей страны. Эти сволочи, уверовавшие в свою безнаказанность, не поделили власть и финансовые потоки, а он и такие же простые люди вынуждены расплачиваться жизнями за чужую жадность, подлость, цинизм…