Лёлишна из третьего подъезда - Лев Давыдычев

– Вот ты опять начал переживать, – сказала Лёлишна, – а мы договаривались, что ты этим заниматься не будешь.

– Переживать я всё равно буду, – виновато, но твёрдо произнёс дедушка. – Но буду знать меру. Понемножку каждый день. А ты контролируй меня. И всё будет в ажуре.

– Всё будет в абажуре, – задумчиво сказал Владик. – Тяжёлое это дело – быть главой-головой. Тут голова нужна. Сильная мозговая система.

– Идём, – сказала Лёлишна, – хватит рассуждать, надо делами заниматься. Дедусь, я приду скоро. Веди себя хорошо.

– Не сомневайся, – заверил дедушка. – Всё будет в ажуре-бажуре. Я ведь отчётливо сознаю, что вы – серьёзные люди. И у вас очень серьёзные дела. Не буду вам мешать.

Горшкову дали несколько дней отпуска – отдохнуть.

Чего-чего, а отдыхать он не умел. Просто понятия не имел, как это делается.

И пошёл он гулять.

Настроение у него было – поднимите большой палец правой руки – во!

Он побывал в больнице. Товарищ майор чувствовал себя хорошо и пообещал Горшкову взять его на работу в уголовный розыск.

А когда исполняется самое твоё заветное мечтание, тебе хочется, чтобы всем было хорошо, как и тебе. Ты готов забыть и простить все обиды, помириться с теми, с кем был в ссоре.

И Горшков почувствовал, что ноги его сами идут к цирку, и понял, что он нисколько не сердится на шапито и артистов.

И даже на мартыша!

В таком, как говорится, радужном настроении и явился милиционер в цирк.

На арене стоял Григорий Васильевич и…

И горел!

Горел он изнутри: дышал широко раскрытым ртом, из которого вылетало яркое пламя с дымом.

Горшков прыжком через барьер и к фокуснику – помочь!

А тот как дунет пламенем!

И милиционер отскочил, чтобы не опалиться.

«Куда только пожарники смотрят?» – возмущённо подумал Горшков, садясь на скамейку.

В это время фокусник кончил гореть, выдох нул из себя остатки дыма и спросил:

– Как впечатление?

– Горите вполне естественно, – ответил Горшков. – Не понимаю, однако, к чему? Зачем? А разрешение пожарной охраны имеете?

– Имею, имею, – успокоил его Григорий Васильевич. – А почему вчера ушли с представления?

– Вызвали на задание. Теперь буду работать в уголовном розыске. Вот пришёл попрощаться.

– Жаль. Мы к вам привыкли.

– Я нельзя сказать, что привык, – проговорил Горшков немного виновато, – но верю, что и от вас иногда может быть польза.

– И за это спасибо, – весело сказал Григорий Васильевич. – А вы на нас не сердитесь, пожалуйста.

– Да уж вроде бы и не сержусь. А пришёл я к вам, гражданин фокусник, опять из-за Головешки, то есть Владика Краснова. Обязаны вы ему помочь. Не отстану я от вас ни за что. Обязаны вы людям помогать, я считаю! – Горшков вдруг разволновался и даже взял Григория Васильевича за руку. – Бегом бежать, чтоб помогать, надо! Вот сходите к нему домой, своими собственными глазами на жизнь его посмотрите. А как увидите его жизнь, так и не успокоитесь, пока не поможете.

– Упрямый вы человек, – с уважением сказал Григорий Васильевич. – Идёмте к вашему Головешке.

– Когда?

– Да сейчас. Я свободен до вечера.

Надо ли говорить, как обрадовался Горшков.

Ксения Андреевна не расплакалась, как с ней обычно бывало в радостных случаях.

Она только без конца благодарила Лёлишну, называя её доченькой.

А Лёлишна вспоминала свою маму и еле сдерживала слёзы.

Так сидели они и разговаривали.

– До чего же мне хорошо теперь, доченька, – сказала Ксения Андреевна. – А всё оттого, что мы с тобой повстречались. Теперь-то мой Владик, когда из дому уйдёт бегать, переживать не буду. Смучилась ведь я с ним. Виду не показывала, а тяжело было. И не во мне дело. Я-то всё перетерплю, лишь бы он хорошим человеком вырос.

– Конечно, хорошим человеком вырастет, – сказала Лёлишна. – Можете даже и не сомневаться. А вам мы помогать будем не хуже тёти Нюры. У нас в классе есть девочки, которым дома не разрешают помогать. А им очень хочется домашним хозяйством заниматься. Вот они и ищут семьи, где много работы по дому. И помогают. И все довольны… Пойду посмотрю, что там Владик делает.

А Владик там – то есть на кухне – делал суп.

На мальчишке был передник, который ему подарила Лёлишна.

Рукава рубашки засучены.

А руки – в крови.

???

Во всяком бою бывают раны. А он вёл бой – с картошкой, свёклой, луком, капустой, морковью…

Видите, как много врагов?

А он один!

А его руки, которые гражданин милиционер дядя Горшков считал золотыми, оказались деревянными – ничего они не умели делать.

Только резались – словно нарочно лезли прямо под острие ножа.

И странно было Владику всем этим заниматься. Ещё вчера был он беззаботным человеком, слонялся себе по улицам, делал что хотел (то есть ничего не делал).

И вдруг…

Суп. Передник… И все руки в крови.

– Ой! – вскрикнула Лёлишна, войдя на кухню. – Эх ты, неумейка!

– Только не ругаться, – предупредил Владик, – надоело. Лучше похвали.

– Конечно, ты молодец. В общем. Йод у вас есть?

Вскоре Владик сидел в углу на табуретке, разглядывая свои руки, покрытые тёмно-коричневыми пятнами, а Лёлишна ловко чистила овощи.

– Ничего я не понимаю, – вдруг сказал Владик, – жил я, жил, не тужил, и вот тебе…

– В том-то и беда, что не тужил. А тебе надо тужить, обязательно надо.

– Почему?

– Сам должен понять, почему.

– Включаю мозговую систему на полную мощность, – сказал Владик. – Думаю. Но – не понимаю.

– Ещё подумай.

Владик осторожно склонил голову набок, словно прислушиваясь к тому, что в ней происходит, поморщился и сказал:

– Плохо моя мозговая система действует.

– А ты не торопись, – посоветовала Лёлишна.

Через несколько минут Владик обрадованно крикнул:

– Есть! Я единственный мужчина в семье. Это раз. Я настоящий мужчина. Это два. Значит, я должен тужить? А ты кто? А тебе надо тужить? Ты единственная женщина в семье?

Настоящая женщина, да? Здорово моя мозговая система работает, а?