Мэнсфилд-Парк - Джейн Остин

О, чудо-лист, чей дух дарует разом

Солдатам скромность, слугам церкви — разум.

— Я б такую написала пародию:

О сэр, чей властный вид дарует разом

Щедроты чадам, Рашуоту разум.

— Не правда ли, подходит, миссис Грант? Похоже, что решительно все зависит от возвращения сэра Томаса.

— Уверяю тебя, когда ты увидишь его в семье, ты поймешь, что он не зря и по заслугам пользуется таким влиянием. Не думаю, что мы так уж хорошо обходимся без него. У него превосходная, исполненная величайшего достоинства манера поведения, как и подобает главе такого дома, и он всех держит в повиновении. Леди Бертрам, кажется, имеет сейчас еще менее весу, чем при нем, и никто, кроме него, не умеет обуздывать миссис Норрис. Но, Мэри, пожалуйста, не воображай, будто Мария Бертрам неравнодушна к Генри. Я не сомневаюсь, что и Джулия к нему равнодушна, не то не стала б она вчера вечером флиртовать с Йейтсом; и хотя Генри и Мария очень дружны, я думаю, ей слишком нравится Созертон, чтоб она оказалась непостоянной.

— Если б Генри вступил в игру до того, как состоялся сговор, думаю, Рашуоту не на что было б особенно надеяться.

— Если у тебя такие подозрения, надо что-то делать, и как только с пьесой будет покончено, мы с ним серьезно поговорим и постараемся, чтоб он разобрался, чего он хочет; и если у него ничего серьезного на уме, хотя это и Генри, на время отправим его отсюда.

Джулия, однако ж, и вправду страдала, хотя миссис Грант этого не разглядела, и от внимания многих членов ее собственной семьи это тоже ускользнуло. Она полюбила, она и сейчас еще любила, и испытывала все муки, выпадающие на долю пылкой и жизнерадостной натуры, когда она разочаровывается в пусть безрассудной, но милой ее сердцу надежде и всем существом чувствует, что с ней обошлись несправедливо. Душа ее была оскорблена и разгневана, и лишь мысли, порожденные гневом, могли принести ей утешенье. Сестра, с которой она обыкновенно неплохо ладила, стала ей теперь злейшим врагом; они отдалились друг от друга, и Джулии недостало благородства — она надеялась, что ухаживанья, которые там все еще продолжались, приведут к какой-нибудь крупной неприятности и Мария понесет наказание за то, что так постыдно ведет себя по отношению к ней, а также и к мистеру Рашуоту. Сестры не отличались особо трудными характерами, не расходились во мнениях, что могло бы помешать их дружбе, пока их интересы были одинаковы, но при теперешнем испытании им недостало, любви ли, нравственных ли устоев, чтобы сделать их снисходительными или справедливыми, наделить добродетелью или состраданием. Мария ощущала свое торжество и шла к цели, нимало не заботясь о Джулии; а Джулия, стоило ей увидеть, как Генри Крофорд отличает Марию, надеялась, что это неизбежно вызовет ревность и рано или поздно заставит окружающих возмутиться.

Фанни понимала многое из того, что творилось в душе Джулии, и жалела ее; но открытой близости между ними не было. Джулия не делилась с нею, и Фанни не осмеливалась ей навязываться. Каждая страдала в одиночестве, вернее, их соединяло единственно Фаннино понимание.

Оба брата и тетушка, занятые собственными заботами, не замечали расстроенного вида Джулии, были слепы к истинной причине его. Они были полностью поглощены каждый своим. Томом завладели дела театральные, и он не замечал ничего, что не имело к ним прямого отношения. Эдмунд, разрываясь меж своею театральной и истинной ролью, меж притязаниями мисс Крофорд и мыслями о собственном поведении, меж любовью и последовательностью, был равно ненаблюдателен; а тетушка Норрис была слишком занята — пеклась обо всех необходимых мелочах их труппы, надзирала за приготовлением костюмов, всячески исхитряясь при этом, дабы побольше сэкономить, за что никто ей не был благодарен, и с тайным самодовольством сберегала для отсутствующего сэра Томаса полкроны на том, полкроны на сем, — где уж ей было присматривать за поведением и оберегать счастье его дочерей.

Все теперь шло своим чередом; театр, актеры, актрисы, костюмы — все продвигалось вперед; но, хотя никаких новых серьезных помех не возникло, Фанни вскорости заметила, что для самих участников спектакля это отнюдь не сплошь одно удовольствие и что не видно уже того общего воодушевления и восторга, которые поначалу ей даже трудно было переносить. У каждого появились поводы для досады. У Эдмунда их было немало. Совершенно наперекор его мнению из города приехал декоратор и принялся за дело, что значительно увеличило расходы и, того хуже, умножило молву об их приготовленьях; а брат, вместо того чтобы и вправду послушаться его и ограничить представленье самым узким кругом, раздавал приглашения налево и направо. Сам же Том стал беспокоиться, что у декоратора дело продвигается слишком медленно, и мучился ожиданием. Он уже выучил свою роль — все свои роли, — поскольку взял на себя все самые пустячные роли, которые не мешали бы исполнять роль Дворецкого, и ему не терпелось играть; и с каждым таким пустым днем росло ощущение незначительности всех вместе взятых его ролей, и чем дальше, тем более он сожалел, что они не выбрали какую-нибудь иную пьесу.

На долю Фанни, которая была весьма учтивой слушательницей и часто единственная оказывалась под рукой, доставались жалобы и огорчения большинства. Не кто-нибудь, а она узнавала, что, по общему мненью, мистер Йейтс чересчур напыщен, а сам мистер Йейтс разочарован в Генри Крофорде, что Том Бертрам так быстро говорит — ничего не разберешь, а миссис Грант все портит неуместным смехом, что Эдмунд не поспевает со своей ролью и что просто беда иметь дело с мистером Рашуотом, ему для каждой реплики требуется суфлер. Она знала также, что бедняге Рашуоту вечно не с кем репетировать: он тоже, как прочие, изливал свои жалобы ей; она же, ясно видя, что кузина Мария слишком старательно его избегает и слишком часто безо всякой необходимости репетирует свою первую сцену с Генри Крофордом, в скором времени уже со страхом ждала других его жалоб. Она поняла, что каждый из них, далеко не всем удовлетворенный и не ото всего получающий радость, требует чего-то, чего у него нет, и тем самым дает остальным повод к неудовольствию. У каждого роль либо слишком длинна, либо слишком коротка; никто не слушает партнера с должным вниманием, никто не помнит, с какой стороны следует выходить на сцену, никто, кроме самого жалобщика, не соблюдает никаких указаний.

Фанни казалось, что она извлекает из этой затеи ничуть не меньше невинного удовольствия, чем любой из участников; Генри Крофорд играл хорошо, и, прокравшись в театр, она наслаждалась репетицией первого акта, несмотря на чувства, которые в ней возбуждали иные реплики Марии. Мария, по ее мнению, тоже хорошо играла… слишком хорошо; и после первых нескольких репетиций Фанни единственная и представляла их публику и, то в качестве суфлера, то в качестве зрителя, часто оказывалась весьма полезной. Сколько она могла судить, мистер Крофорд намного превосходил всех как актер; у него было более уверенности, чем у Эдмунда, более здравомыслия, чем у Тома, более таланта и вкуса, чем у мистера Йейтса. Как человек он ей не нравился, но она не могла не признать, что актер он был самый лучший, и на сей счет мало кто придерживался другого мнения. Мистер Йейтс, правда, роптал на его безжизненность и вялость, и настал наконец день, когда мистер Рашуот, хмуро глядя на Фанни, сказал: