Девушка из Дубровника - Анна Жилло

Мы нырнули в темноту тупика, Глеб бросил свернутое полотенце на каменный парапет, подхватил меня за талию и посадил на него. Его руки жадно пробежали по моим ногам, забрались под подол сарафана, и вдруг он остановился, с досадой зажмурившись и пробормотав что-то себе под нос.

- Что? – испугалась я.

- Да то. Или ты думаешь, я по всем карманам таскаю резинки – на всякий случай? Так что… только если альтернативным способом.

Я обхватила его ногами вокруг бедер и подтащила поближе к себе. Вдохнула поглубже, решаясь. Это было глупо. Уж точно не умнее акробатики на балконных перилах. А может, и поопаснее. Но я рискнула.

- Если ты точно знаешь, что у тебя нет никакой… интимной заразы, можно и так.

Глеб внимательно посмотрел на меня.

- Ты уверена?

- У меня точно ничего нет, - поморщилась я. – Стерильно, как в аптеке. Извини, справку с собой не ношу.

- Я не об этом, Ника.

- У меня не может быть детей, - тихо сказала я, глядя в сторону.

- Это из-за того… несчастного случая? – так же тихо спросил он, мягко поглаживая мои бедра.

- Да.

Глеб нагнулся и поцеловал одно мое колено, потом другое. Касаясь губами бедер, подобрал вверх подол. Я уперлась спиной в стену и приподнялась, чтобы он смог избавить меня от лишней детали одежды, которая тут же улетела куда-то в сторону. Его губы и язык щекотно притронулись к пупку, пробежали по животу, томительно медленно опустились ниже. Я зажмурилась и прижалась к стене затылком.

Внезапно Глеб снова остановился. Странно – я словно видела все, что происходит, сквозь опущенные веки. Он выпрямился, легко и быстро провел пальцами там же, где только что были его губы, улыбнулся. Да, не видя его лица, я чувствовала эту улыбку, немного насмешливую, но довольную. Это было напряжение, предвкушение, азарт, желание – все то, что испытывала и я.

Где-то далеко-далеко, словно в параллельной вселенной, ветер шумел в верхушках деревьев. Шаги по лестнице. Обрывок телефонного рингтона. Мужской голос. Скрип песка под ногами Глеба. Звук расстегиваемой молнии.

- Ника, - я могла поклясться, что сейчас он смотрит на меня тем самым «неприличным» горящим взглядом, словно подзадоривая, подначивая, - да ты как пионерка. Всегда готова. Ты только со мной так – или действительно всегда?

Зашипев, я вцепилась ногтями куда-то ему под ребра, и в этот момент он вошел в меня, неожиданно резко и сильно, совсем не так, как раньше – медленно и осторожно. Я задыхалась и хватала раскаленный полуденный воздух открытым ртом, как выброшенная на берег рыба, отзываясь короткими тихими стонами-всхлипами на каждое его движение.

Сидеть было жестко и неудобно, обожженную солнцем кожу на спине и плечах саднило от соприкосновения с холодным грубым камнем стены. Когда Глеб, наклонившись, целовал мой живот, вдруг показалось, что ничего не получится, что я ничего не смогу. Придется терпеть, притворяться, что мне хорошо. Но как только я почувствовала его внутри, все изменилось.

Нет, неудобство, боль никуда не делись, но в них внезапно появилось какое-то утонченное, изысканное наслаждение. Я словно балансировала на острой грани, за которой боль из удовольствия превращается в страдание. Это было… как будто стойка на руках над бездной. Все тот же самый восторг и ужас, сплетенные воедино. Одно неловкое движение – и смерть. Ничего подобного испытывать мне еще не приходилось. На острове Глеб говорил, что некоторых людей боль возбуждает, но нет – это было совсем другое, то, что я вряд ли смогла бы описать словами.

Глеб сильно сжимал руками мои бедра, и я поняла, что он имел в виду совсем недавно, когда говорил о синяках. Пытаясь сдержать громкий стон, я запрокинула голову и вцепилась в его майку. На мгновение Глеб замер, вопросительно глядя на меня, но я еще крепче обхватила его талию ногами, заставив войти глубже: не останавливайся, продолжай!

Вниз по лестнице прошли мужчина и женщина. От одной мысли, что они могут обернуться и увидеть нас, мне стало жарко. И этот жар вдруг сгустился и превратился в шаровую молнию - огненную вспышку, от которой по всему телу побежали волны сладкой судороги…

Я обнимала Глеба за шею, уткнувшись носом в морду семаргла, и пыталась отдышаться.

- Где займемся этим в следующий раз? На крыше?

Он открыл глаза, посмотрел на меня удивленно и расхохотался.

- Ну, Ника… как тебя по батюшке?

- Алексеевна.

- Ну, Ника Алексеевна, ты меня уела. Такого мне в голову точно не приходило.

Осторожно отстранившись, он застегнулся и посмотрел в ту сторону, где за стеной виднелись покатые черепичные крыши, одна над другой.

- Разве что за трубу держаться. Только ведь туда надо еще забраться. И черепица раскаленная, ты в курсе? Нет, давай лучше не будем на крыше. Это ты воздушная гимнастка, небожительница, тебе что. А я высоты не то чтобы совсем боюсь, но как-то… попугиваюсь.

- Ну надо же, какой облом, - засмеялась я. – Все надежды рухнули. Жизнь не удалась.

- И у тебя поворачивается язык говорить это? – почти натурально возмутился Глеб. - После такого великолепного?.. А кстати, после великолепного чего?

- В смысле? – я притворилась, что не поняла, на всякий случай краснея. Впрочем, в полумраке тупика этого все равно не было видно.

- Как ты называешь то, чем мы только что занимались?

- Глеб…

- Нет, ну правда? Ты сказала, «займемся этим». Ты всегда так говоришь?

Я молчала, как партизан. Как девочка, к которой пристает мальчишка-хулиган, допытываясь, какого цвета у нее трусы. В том-то и дело, что с Андреем мы не называли никак. Вообще никак. Стыдливое «это»… Что было раньше, до него – я уже и вспомнить толком не могла, как будто десять лет стерли из памяти юношеские безумства, горячку первых жарких чувств. Превратили вот это прекрасное, буйное, яркое в сухой и скучный супружеский долг.

Теперь-то я понимала, насколько унылыми и однообразными были в последние годы наши интимные отношения. Да и не только в последние. Может быть, поэтому Андрей мне и изменял? Но ведь он сам жестко пресекал любые мои попытки хоть как-то выйти за сложившиеся рамки: сначала так, потом так, и вот так закончить. Или в этом он тоже видел опасность того, что я могу выйти из подчинения?

- Ну же? – не отставал Глеб.

- Не знаю, - пробормотала я. – Наверно…

Про себя я могла говорить что угодно и как угодно. Да и вообще слово «секс» меня, разумеется, не пугало. Но выговорить его вслух, если оно относилось непосредственно ко мне, к моему участию в процессе – вот это действительно было проблемой. Нет, я не была ни лицемерной ханжой, ни, как сказал Глеб, викторианской барышней. Однако… язык не поворачивался.

Глеб положил ладони мне на шею, под самый затылок, поглаживая большими пальцами под подбородком, как будто ласкал кошку. Невольно мне пришлось поднять голову и посмотреть ему в глаза.