Колодезь - Святослав Логинов

К колодцу Семён подходил затая дыхание и с молитвой на дрожащих губах. Думал ли, что так-то страшно по воду ходить?

Ни бадью, ни цепь дед Богдан не прятал, оставались при колодце. И когда Семён ухватился за ручку ворота, всякая боязнь пропала, тем паче что на этот раз лесная даль никуда не делась, Семён по-прежнему видел себя на холме. Оставалась работа, а это вещь знакомая. Семён духом выдернул первую бадью, наполнил вёдра. Старик подхватил их и разом, едва шагнув, скрылся. И через минуту явился снова — Семён едва успел вторую бадью вытащить.

— Будет дело, — произнёс он. — Там народу сотни две, и все на коленках. Видать, не только вас метель песчаная задела. Одному мне и не справиться бы. Крути веселей!

Семён ухватился за ворот.

Казалось бы, много ли делов — бадейку воды вытащить? А ежели дюжину? А две? Да ещё если время торопит и дед Богдан поспешает, словно мальчишка, подгоняя помощника: «Живей, засоня!» Тут бояться некогда, успевай поворачиваться. Только станет бадья на бревенчатый край, приходит пора воду переливать. Кучка мокрого серебра росла на приступке, и Семён опять засомневался: для людей бегает старик или для денег?

— Притомился?… — Дед Богдан сотворился из воздуха, горячая сухость подула ему вслед, напомнив о далёких пустынях.

— Не-е! В самый раз!

Новые монетки звякнули в общую кучу.

— А то давай ты с вёдрами сходи, а я покручу покамест.

— Я лучше тут…

— Давай, давай, не увиливай! Взялся, так всю науку должен превзойти. Назвался груздем — полезай в кузовок.

Семён покорно нагнулся за вёдрами, слабея ногами, сделал шаг, другой… Ничто вокруг не менялось. Приминалась под ногами трава, синел вдали лес, остывающий воздух сладко пахнул клеверами — всё было здешнее, ничто не напоминало о чужедальних местах.

— Не вышло, — огорчённо произнёс дед Богдан. — А я надеялся, раз ты сам оттуда, то сможешь помощником стать. У меня-то уже сила не берёт…

— Я крутить буду! — виновато произнёс Семён. — Сколько надо, столько и буду.

— Кру-ути!… — Дед подхватил вёдра и исчез.

Семён, обрадованный, что не пришлось вновь ввязываться в колдовство, с готовностью ухватился за ворот, и лишь потом понял, что неловко посулил старику остаться при нём и вечно тягать из колодца воду.

Страшна судьба Аль-Биркера: быть в рабах у собственной судьбы потяжелее, чем таскать ошейник. А слово не воробей, и никто за язык не тянул.

Семён не помнил, как и сколько воды вытащил он из тёмной глуби колодца. В душе было черней и бездонней.

А потом дед Богдан глянул на небо, произнёс: «Кажись, всё на сегодня…» — и кинул в кучу две последние монетки.

«Рублёв пять будет, не меньше», — отвлечённо подумал Семён.

Туда шёл как на праздник, обратно — как с похорон.

Повечеряли на сей раз без скоромного. Семён отварил пойманного дедом леща и прямо в ушицу всыпал ячной крупы. Каша получилась наваристая и по постному времени — безгрешная. За едой дед Богдан принялся рассказывать о своём бытье; верно, и в самом деле невмоготу ему было жить молчальником.

— Такое случается порой: встречу целую орду — и что дальше? Куда я им со своими ушатами? Но всё одно — благодарят, деньги кладут. Слов не понять, но видно, что благодарят. А за что благодарить-то? Бадейкой воды народ не напоишь, это один Христос умел. Пойдёшь снова к колодезю, два-три раза воды добудешь, а там и вход закроется. Вот сегодня мы славно сотворили: жаль, завтра тебе уходить.

Семён чуть кашей не поперхнулся от радости: не поневолил старец на слове, отпускает добром. Видно, и впрямь — святой человек перед господом.

Перед сном Семён стал на молитву. Икон святых давно не видал, так оно и в охотку. Дед Богдан помешкал чуток и тоже колена преклонил: неловко иначе-то. Семён бросил на старика косой взгляд, поспешно отвернулся, но не выдержал и снова скосил глаза.

Дед Богдан крестился тремя перстами!

Не так и велик грех: в болгарах, в греках, кой-где в Малороссии народ так же крестится и остаётся в православной вере. Но дед-то Богдан — русский! Ему прилично двоеперстное знамение!

Семён уже и не молился сам, а зорко прислушивался к старикову молитвословшо. И «Верую» дед читает не так: «…иже от Отца рождённого прежде всех век…» Каких «век»? «…и вочеловечшася…» Может, старик просто памятью не твёрд, слова путает? Ох, сомнительно! Что человеку ещё помнить, как не «Верую»? И имя божье по-сербски провизгивает: Иисус…

Дед Богдан отошёл от икон, посмотрел на растерянного Семёна, спросил улыбаясь:

— Никак, я опять чем-то согрешил? Строг ты, братец! Да уж не гневайся, месяцеслова у меня нету, может, и спутал, не ту молитву прочёл. Так ведь повинную голову меч не сечёт. Смилуйся, Христа ради.

— Я… — произнёс Семён, не зная, как выговорить своё недоумение. — Прости, батюшка, но крестишься ты не по-русски.

— Ах вот ты о чём! — догадливо воскликнул дед. — Так это от патриарха троеперстие вменили. Давно уж, с лишком десять лет. Книги правили, службу церковную всю переиначили на греческий манер. Народу смутили — тьму, всякий, кому не лень, о церковной службе мудрует. Одни приемлют, другие не приемлют. На мужиков власти пока что не зрят — веруй, как умеешь, а за поповкой следят строго. Недруга мово, попа Агафангела, в Соловки сослали; не принял Никоновых новин. Теперь церковь в Хворостине заперта, нет попа. А я власти покорствую, чтобы Агафоше досаднее стало. Ино мне всё едино: два ли перста, три… Господь в душу глядит, а не на руку.

— Не пойму, — сказал Семён, — на Русь я вернулся или в Индию попал? Там, что ни деревня, то своя вера.

— И то верно, — согласился дед Богдан. — Хизнуло что-то в людях. Теперь и у нас в каждой избушке свои игрушки. А впрочем, сам увидишь. Я тебя до Хворостина провожу, прикупить в деревне кой-что надо, а дальше один пойдёшь. Путь не близкий, так что давай на боковую. Грех после молитвы разговоры разговаривать.

Семён проснулся ранёхонько. В окно сочился предутренний свет, дед Богдан сопел на печке. В доме порядок, чистота — постарался Семён вчера. Значит, можно уходить, нечего смущать сердце расставанными речами. Долгие проводы — лишние слезы.

Семён тихонько поднялся, пошёл к дверям.

И хотя босые ноги ступали по скоблёным половицам как есть бесшумно, дед Богдан, всхрапнув, заворочался на печи и, проснувшись, свесил вниз кудлатую голову.

— Никак, уже поднялся? Тогда и мне пора. Кто рано встаёт, тому бог подаёт.

Дед Богдан сполз по вытертым кирпичам, закружил по избе, выискивая постиранную Семёном одежду.

— По совести, мне бы тебя как следует собрать надо, — проговорил он, — у тебя же ничего с собой нет, да не умею я так-то. Плохо бобылём жить, была бы большуха в доме, блинов бы напекла, а в дорогу — лепёшек. А я вот не догадался тесто затворить.