Джунипер. История девочки, которая появилась на свет слишком рано - Томас Френч

Через шесть дней после операции Джунипер перевезли из открытого помещения в отдельную палату.

Палата 670 была тихой и темной. Теперь сигналы тревоги, издаваемые мониторами, подключенными к другим младенцам, были далеко от нас. Через ряд узких окон в верхней части южной стены практически не попадал солнечный свет. Над инкубатором висела лампа, которая большую часть дня была выключена. Помещение было продумано таким образом, чтобы в нем царил полумрак. До предполагаемой даты родов оставалось еще два с половиной месяца. Чтобы мозг и тело нашей дочери развивались, необходимо было обеспечить ей условия, имитирующие присутствие в матке.

Постоянно находясь в поисках символов и зашифрованных посланий, мы с Келли пытались догадаться, был ли переезд в отдельную палату хорошим знаком или зловещим предзнаменованием. Считали ли врачи, что Джуни больше не требуется наблюдение такого числа медсестер? Или они просто хотели, чтобы она умерла в уединении?

Никто из команды медиков не в силах был предположить, покинет ли Джунипер когда-нибудь шестой этаж южного крыла. Медсестрам становилось неловко, когда мы затрагивали эту тему. Пустые надежды до добра не доводят.

«Ох уж эти малыши, — однажды сказала старшая медсестра, качая головой и глядя на Джунипер. — Сначала все идет нормально, но…»

Она закончила свою мысль, взмахнув рукой так, будто стряхивала капли воды.

Да, Джуни пережила операцию, проблема так и не была разрешена.

Список того, что могло убить ее, продолжал расти. Врачи не были до конца уверены, был ли ее кишечник поражен некротическим энтероколитом. Кровяное давление малышки продолжало снижаться, врачи увеличивали дозу допамина, но это не помогало. По-прежнему существовала угроза инфекции. Уровень содержания кислорода резко менялся несколько раз в течение суток. Во время обходов доктор Шакил пыталась найти ответы на свои вопросы: «Почему она не усваивает кислород? Проблема в легких? Может, из-за анемии?»

Голова и тело Джунипер продолжали отекать. Врачи боялись, что, если отек усилится, из-за натяжения кожи может разойтись шов на ее животе. На теле Джунипер было созвездие из синяков.

Единственное, в чем мнения всех присутствующих сошлись, так это в том, что после операции она стала испытывать сильную боль. Так как новорожденные не могут говорить, медсестры ориентируются по выражению лица и движениям ребенка, используя десятибалльную шкалу оценки интенсивности боли. Четыре балла — слишком много для недоношенного ребенка, Джунипер же, судя по всему, иногда испытывала восьмибалльную боль. Врачи увеличили ей дозу фентанила, более сильного наркотического вещества, чем морфин. Затем кто-то объяснил нам, что у Джуни может развиться зависимость.

Последние рентгеновские снимки выявили сгусток крови в сердце. Периферически-имплантируемый центральный венозный катетер был установлен слишком глубоко, и сгусток образовался на его конце.

Самое плохое — сгусток располагался на одном из самых неудачных мест. Он достигал примерно шести миллиметров в ширину — огромный размер для младенца, весом менее килограмма, и был расположен очень неудачно. Трейси объяснила, в чем проблема.

— Если он начнет двигаться, — произнесла она, — это может быть опасно.

— Опасно? — спросил я пытливо.

Трейси внимательно посмотрела мне в глаза. — Он может оказаться смертельным, — сказала она.

Трейси объяснила, что ПИК немного подняли, но сгусток остался на стенке правого предсердия, очень близко к отверстию, ведущему в левое предсердие. Врачи назначили лекарство для рассасывания сгустка, но доза была низкой. При увеличении дозы сгусток мог разорваться, а частицы его попасть в кровоток, а потом в легкие или мозг. Она могла умереть в одно мгновение.

Закончив, Трейси снова посмотрела на меня.

— Вам стало легче? — спросила она.

Я кивнул. Наконец я был готов взглянуть правде в глаза. Я перестал пребывать в сказке, а репортер, живущий во мне, навострил уши.

Я хотел знать, как работает отделение интенсивной терапии и как врачи делают прогнозы.

Доктор Шакил, которой мы доверяли, считала, что кишечник Джунипер разорвался, просто потому что был недоразвит и слаб. Другой врач, Джоана Мачри, беспокоилась, что он был поражен некротическим энтероколитом.

У доктора Мачри был мягкий голос и доброе лицо с большими карими глазами, из-за чего она напоминала мне спрингер-спаниеля. Эти глаза были особенно загадочными, когда она рассказывала о мрачном будущем, которое могло нас ожидать. По ее словам, через несколько недель, когда Джунипер была бы готова к еще одной операции, могло оказаться, что ее кишечник уже атрофирован.

Пропасть между диагнозами сбивала нас с толку, но мы сталкивались с этим снова и снова. Этот врач считал, что отек вызван количеством жидкости, которое вливают в нашу дочь, в то время как тот полагал, что отечность свидетельствует о наличии инфекции. Один настаивал на том, чтобы резко снизить дозу кислорода, другой же предлагал действовать постепенно.

Дома мы просматривали книги и медицинские журналы, и большая часть того, что мы из них узнали, шокировала нас. Как оказалось, неонатология построена на страшных ошибках: на технологические прорывы в этой области никто не обращал внимания; новые методы спасения жизни долгое время оставались незамеченными; поспешно назначались лекарства и методы лечения, которые сильнейшим образом травмировали младенцев или даже убивали их.

Первые десятилетия существования неонатологии характеризовались значительными переменами к лучшему. На протяжении веков в медицине мало внимания уделялось младенцам, и ответственность за них перекладывалась на матерей. Однако в 1800-х гг. резко возрос уровень детской смертности в Европе. Боясь, что возникнет недостаток молодых работников и солдат, необходимых для расширения колониальной империи, власти Франции открыли родильные дома и специальные учреждения по уходу за младенцами.

Стефан Тарнье, главный в то время акушер во Франции, признавался коллеге, что испытывал душевные муки, когда, приходя в парижский родильный дом холодными утрами, видел, что многие «хилые младенцы» коченеют под своими хлопковыми одеяльцами. Затем Тарнье посетил зоопарк Парижа и восхитился хитрым приспособлением для согревания куриных яиц.

После разработки более совершенных моделей инкубаторов в 1893 г. в парижском родильном доме было открыто отделение для недоношенных младенцев. Персонал больницы ухаживал за семьсот двадцать одним ребенком. Примерно половина из них умирала, но на тот момент пятьдесят один процент выживаемости был значительным прорывом.