Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть 1 - Александр Дюма

Нет, это не годится. Решено, лейтенанта не нужно! Но в таком случае нельзя делить войско на два отряда и действовать одновременно в двух пунктах, если во втором пункте у меня не будет командира… Но зачем действовать в двух пунктах, когда надо захватить одного человека? Зачем ослаблять отряд, разделяя его на две части: тут правая, там левая?

Устрою один отряд под начальством самого д’Артаньяна, и баста! Но если двинутся в поход все двадцать человек, они всюду возбудят подозрение: да, двадцать всадников не должны ехать толпой. Не то навстречу вышлют роту, которая спросит пароль и, увидев, что с отзывом не торопятся, перестреляет господина д’Артаньяна и его сподвижников, как кроликов.

Поэтому хватит с меня десяти человек; так будет гораздо проще. Ведь я должен действовать осторожно: осторожность в таком деле половина успеха; большой отряд увлек бы меня, может быть, на какую-нибудь глупость. Десять лошадей легко купить или достать. Ах, какая счастливая мысль! И как она меня сразу успокоила! Никаких подозрений, паролей, опасностей… Десять человек могут сойти за лакеев или приказчиков. Десять человек могут иметь десять лошадей с товаром, и их везде примут хорошо…

Итак, десять человек путешествуют за счет дома Планше и французской Компании: здесь ничего не возразишь. Эти десять человек, одетые как на маневрах, имеют при себе добрый охотничий нож, мушкет на луке седла, хороший пистолет в седельной кобуре. Они ни в ком не вызывают тревоги, ибо у них нет никаких дурных намерений.

Может быть, они смахивают на контрабандистов, эка важность! Контрабанда не многоженство, за нее не повесят. Может быть, конфискуют наши товары: хуже ничего не случится. Пускай себе конфискуют товары, не беда! Чудесно, удивительный план. Беру десять человек; они будут стоить сорока по своей решимости и четырех по издержкам. Для большей верности не скажу им ни слова о моем намерении. Скажу только: «Друзья мои, есть выгодное дельце!» Дьявол будет очень хитер, если при этих условиях сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку. Пятнадцать тысяч экономии из двадцати. Бесподобно!

Ободренный своим искусным расчетом, д’Артаньян остановился на этом плане и решил больше ничего не изменять в нем. Он уже вписал в листок своей богатой памяти десять имен славных искателей приключений, десять имен людей, к которым судьба или правосудие не были благосклонны.

Покончив с этим, д’Артаньян встал и тотчас отправился искать их, сказав, чтобы Планше не ждал его ни к завтраку, ни к обеду. Полтора дня он бегал по разным закоулкам Парижа и, переговорив с каждым из искателей приключений в отдельности, успел собрать превосходную коллекцию страшных рож, которые говорили по-французски немного лучше, чем на английском языке, на котором им предстояло изъясняться.

Большею частью это были солдаты, достоинства которых д’Артаньян имел возможность оценить во многих случаях. Пьянство, злополучный удар сабли, нечаянный карточный выигрыш или экономические реформы Мазарини принудили их искать уединения и мрака – этих двух великих утешителей непонятых и оскорбленных душ.

На их лицах и одежде видны были следы горестей, ими перенесенных. У некоторых физиономии были в шрамах; у всех без исключения платье было в лохмотьях. Д’Артаньян заткнул наиболее зияющие дыры из средств, принадлежавших компании. Распределив по справедливости небольшую сумму, чтобы придать отряду приличный вид, д’Артаньян назначил своим рекрутам сборный пункт на севере Франции, между Бергом и Сент-Омером. Срок был шесть дней; д’Артаньян, хорошо зная добрую волю, веселый нрав и относительную честность этих блистательных героев, был уверен, что все они не преминут явиться.

Отдав нужные приказания, он поехал проститься с Планше, который спросил у него, что делает их войско. Д’Артаньян не счел нужным сообщить ему о переменах в численности армии из боязни, что компаньон потеряет к нему доверие.

Планше весьма обрадовался, узнав, что армия уже набрана, а сам он – что-то вроде короля на паях и, сидя на своем троне за конторкой, – участвует в содержании воинской части, сформированной против коварного Альбиона, исконного врага всех истинных французов.

Планше отсчитал д’Артаньяну новенькими двойными луидорами свою долю в двадцать тысяч ливров и затем, такими же новенькими двойными луидорами, вручил ему его собственные деньги. Д’Артаньян положил деньги в два мешка и, взвесив их в руках, сказал:

– Знаешь, Планше, эти деньги вещь довольно обременительная. Тут, верно, больше тридцати фунтов.

– Ну, ваша лошадь свезет это, как перышко.

Д’Артаньян покачал головою:

– Не говори так, Планше. Лошадь, везущая, кроме всадника и багажа, еще тридцать фунтов, не может легко переплыть реку, перепрыгнуть через стену или через ров, а если нет лошади, так нет и всадника. Правда, ты этого не знаешь, Планше: ведь ты всю жизнь служил в пехоте.

– Так как же быть? – спросил Планше в сильном смущении.

– Знаешь что, – отвечал д’Артаньян, – я заплачу жалованье нашей армии по возвращении во Францию. Я оставлю у тебя мои двадцать тысяч ливров, и ты употреби их пока в дело.

– А моя доля?.. – начал было Планше.

– Ее я беру с собой.

– Горжусь вашим доверием, – сказал Планше. – А что, если вы не вернетесь?

– Может быть, и не вернусь, хотя не думаю этого. А на случай моей гибели… Дай-ка мне перо, я напишу завещание.

Д’Артаньян взял перо, бумагу и написал:

«Я, нижеподписавшийся, в продолжение тридцатитрехлетней службы его величеству королю Франции сберег двадцать тысяч ливров. Оставляю из них пять тысяч Атосу, пять тысяч Портосу, пять тысяч Арамису, чтобы они отдали их от моего и своего имени моему маленькому другу Раулю, виконту де Бражелону. Последние же пять тысяч оставляю г-ну Планше, чтобы он с меньшим сожалением передал прочие пятнадцать тысяч моим друзьям.

В чем подписуюсь

д’Артаньян».

Планше, видимо, очень хотелось прочесть то, что написал д’Артаньян.

– На, прочти, – сказал мушкетер.

Читая последние строки, Планше расчувствовался и чуть не заплакал.

– Вы думаете, что без подарка я не отдал бы денег? Я не возьму ваших пяти тысяч ливров!

Д’Артаньян улыбнулся:

– Бери, Планше, бери; таким образом, ты потеряешь только пятнадцать тысяч и не станешь искать способов ничего не потерять, не исполнив воли бывшего твоего господина и друга.

Как хорошо знал наш славный д’Артаньян сердце человеческое, в особенности сердце лавочника!

Те, кто называл сумасшедшим Дон Кихота, потому что он отправился завоевывать государство с одним оруженосцем Санчо; те, кто называл сумасшедшим Санчо за то, что он пустился за своим господином в этот поход, – несомненно, были бы такого же мнения о д’Артаньяне и Планше.

Но д’Артаньян прослыл человеком тонкого ума при блестящем французском дворе. Планше по справедливости приобрел репутацию самой дельной головы между лавочниками Ломбардской улицы – главной торговой улицы Парижа, а следовательно, и Франции. Если взглянуть с обычной точки зрения на этих двух человек и на средства, которыми они хотели вернуть трон изгнанному королю, то, разумеется, даже самых недальновидных людей возмутили бы самонадеянность лейтенанта и глупость его компаньона.