Гарантия на счастье - Катажина Грохоля

— Она работает в отделе «К»! — поторопила она ее.

— Пани Данилюк уволилась тридцатого сентября тысяча девятьсот девяносто пятого года. По собственному желанию. У нас нет ее домашнего телефона. Но если вы хотите, я попробую узнать.

Анна оперлась руками о стол.

— А телефон Яна Коница?

Что это? Ожидание? Приятно чего-то ждать, она так давно ничего не ждала, это ожидание лучше азарта. Секретарша молчала, но через мгновение Анна услышала:

— Секунду, соединяю.

Анна подняла трубку, и до нее донеслось:

— Дом пана Яна Коница на линии.

— Да, слушаю! — В трубке женский голос.

Анна удивилась. Это, должно быть, ошибка, послышались лай собаки, детские голоса. Звуки в трубке совсем чужие. Однако Анна не положила трубку, собираясь с мыслями.

— Успокойтесь сейчас же, я ничего не слышу! Войтек, оставь Каролину в покое, забери собаку в коридор… Слушаю!

К Анне вернулась способность говорить.

— Я бы могла поговорить с паном Яном Коницем?

— Простите, не слышу! Каролина, я сказала, возьми собаку! Простите, мужа нет дома, он будет завтра, ему что-нибудь передать?

Анна снова замолчала, но трубку все еще крепко держала в руках. Пусть только женщина продолжает говорить, ради Бога.

— Алло, вы меня слышите? Что-нибудь ему передать? Алло!

Она положила трубку, не Анна. Анна знала, как себя вести. Она не позволила бы себе бросить трубку. Ну что ж, он сам сделал выбор. Эта женщина, наверное, вполне соответствовала его свитеру.

Нужно написать план работы на завтра. Вспомнить все, о чем забыла. О чем-то важном. Она забыла о важном. Нужно собраться. Она уже знает.

Заказать чайники для всех отделов. Ведь мир можно изменить маленькими поступками, нужно начинать с того, что рядом.

Нужно сейчас же вызвать Секретаря. Чайники должны быть завтра в каждом отделе. Нет-нет, не Секретаря, она же не может заниматься подобными вопросами. Пани Бася выполнит это поручение. Пани Бася или пани Мажена?

Анна крутанулась в кресле. У нее появилось время, она могла собраться. Что еще? Желтизна стен, нехороший цвет, слишком агрессивный и совершенно не сочетается с живописью межвоенного двадцатилетия. Нужно попросить пани Мажену… нет, не Мажену, Ягоду… о чем попросить? Ах да, чтобы не ходила в открытых туфлях. В комнате так душно, снова сломался кондиционер, надо открыть окно, стены необходимо покрасить, и эта литография слишком резка… И нужно обратить внимание флориста на то, что бамбук погибает, желтеет. Почему Ягода не полила фикус? Зачем здесь второй стол? Наверное, должен быть один, хотя, когда Едмина вернется из декретного отпуска, его придется поставить… Нечем дышать, она откроет окно, несмотря на то что идет дождь… Черт побери, эти столы, снова какая-то заноза, эта юбка из индийского магазина все время цепляется, очень нежная ткань… И все это потому, что она слишком быстро встала.

— Ну так что же, у меня действительно нет времени! — поторопила ее Секретарь. А как она посмотрела на ее юбку! Но юбка такая красивая, черно-фиолетовая, расшитая блестками, куплена на распродаже. Анна такие любит — широкие, почти до пола.

И Анна приняла решение:

— Мне очень жаль, но я не смогу. Я ухожу в отпуск.

— Я вижу, у вас сложности с принятием решения. Подожду до десяти утра завтрашнего дня.

Дверь за Секретарем закрылась.

Беата посмотрела на Анну с удивлением.

Чему тут удивляться? Ведь в субботу к Анне должен переехать Янек. Нужно убрать квартиру, все перенести, освободить место, машина уже заказана. И так будут сложности с пианино Янека.

Перед отпуском надо закрыть дело пани Герман. Нет смысла откладывать это на завтра.

И Анна решилась — подошла к шкафу и достала документы. Перевернув страницы, на последней размашисто поставила: «Оплатить». И подписалась полным именем и фамилией — Анна Шафран.

Доктору Стефану Карчмаревичу

Я не люблю женщин.

Это не значит, что я в целом что-то против них имею. Нет. Но чем дальше в лес, тем, прошу прощения, больше дров. Истеричные, несерьезные, неспокойные. Почти все прилагательные, начинающиеся с «не», относятся к ним в той или иной степени. Кроме того, они непунктуальны и не умеют водить машину. Всегда нужно повторять: «Налево! Налево!» Потому что для них «налево» значит «направо». И нервничают они по любому поводу. Я ничего хорошего от них не жду, вот так. Понятное дело, это не имеет для меня большого значения. Я самостоятельный мужчина, не маменькин сынок и прекрасно могу без них обойтись.

И сейчас я очень довольный, счастливый, одинокий мужчина. Могу делать все, что мне вздумается. Никто ничего мне не диктует, не предъявляет претензий, не ставит в глупое положение.

Не так давно у меня была женщина.

Симпатичная, надо сказать. Я ее закадрил (так мне казалось до тех пор, пока не выяснилось, что это она меня закадрила) на работе у Даниэля. Начали встречаться, все было замечательно, а потом, не знаю когда, я принял решение жить с ней вместе. И вот тогда началось.

Конечно, сначала было очень приятно. Ханна интеллигентная, то есть была интеллигентной, хорошо меня изучила. Но порой интеллигентность и чувство юмора внезапно ее покидали, как когда-то американские войска покинули Камбоджу.

Сколько же я глупостей наслушался: и ноги у нее кривые, и толстая, и лицо круглое! Ну какое это имеет значение? Мне это совершенно непонятно. Красивые ноги, хотя, согласен, она и полновата. Когда я впервые обратил на нее внимание, то сразу же заметил эти замечательные складочки на животе и не слишком длинное лицо. Ну и ладно. Но когда она становилась перед зеркалом и начинала рассматривать себя в профиль, анфас и сзади, то я стал совершенно серьезно размышлять: что же она хочет увидеть в зеркале? Зеркало отражает только то, что перед ним, а она кого-то или что-то постоянно ищет.

— Как я выгляжу?

— Прекрасно, — отвечаю я, потому что она и вправду прекрасно выглядела.

— Лжешь, — говорит она.

Молчу, потому что не лгу, а как ее убедить, не знаю. Иду в комнату, включаю телевизор.

— Тебе на меня наплевать, правда?

Молчу и соображаю. Если бы мне было на нее наплевать, я с ней бы не остался, правда? Зачем задавать глупые вопросы? Знаю, женщины всегда ждут доказательств того, что ты о них постоянно думаешь.

— Ты мне дорога, — бормочу.

— Ну и как я выгляжу?

У меня мурашки по коже. Скажу «хорошо» — значит, не люблю, потому что ей лучше знать. Скажу «плохо», неизвестно, что будет. Надо обмануть. А она, возможно, оценит мою искренность. Но какая же это искренность, если это ложь?