Книга Дины - Хербьерг Вассму

Точно он сам не знал этого.

Нестерпимей всего были выразительные глаза Дагни и ее замечания о собственном примерном поведении в девичестве. Они привели ленсмана в такую ярость, что несколько раз он с трудом сдержался, чтобы не задушить ее своими руками.

Однако ленсман никого не задушил и не ударил. Он только долго смотрел на Дагни. Такие сцены глубоко оскорбляли его.

Добродушно или бесшумно, он все равно добивался того, чего хотел, будь то на тинге или где бы то ни было. Особенно после того, как Дина переселилась в Рейнснес.

Не раз он с благодарностью думал о своем покойном друге и матушке Карен. Но никогда не задавался вопросом, легко ли им было с Диной.

Никто не осмеливался передавать ему сплетни оттуда. Лишь когда Дагни по той либо другой причине хотела уязвить ленсмана, она сообщала ему о том, что происходит в Рейнснесе, где хозяйка не спускается к гостям, а по ночам бродит по усадьбе. И предпочитает общество работников и служанок.

Случалось, ленсман думал о детстве Дины. Она слишком долго жила не так, как того требовали приличия. До самого приезда в Фагернессет этого чудного господина Лорка, который, по словам Дагни, был ни рыба ни мясо.

Что-то похожее на запоздалые угрызения совести ненадолго охватывало ленсмана, но он обиженно отгонял их прочь как нечто посланное исключительно ему во вред. Он считал себя вправе не придавать этому значения.

И сказал Маной: итак, если исполнится слово твое, как нам поступать с младенцем сим и что делать с ним?

Книга Судей Израилевых, 13:12

Кисло-сладкий запах грудного ребенка и грудного молока удивительным образом действовал на всех. Последний раз в Рейнснесе так пахло двадцать три года тому назад.

Олине не могла удержаться от сравнений:

— Он похож на Юхана! Или:

— Я как будто вижу маленького Юхана! У него было такое же лицо, когда он какал!

Она с энтузиазмом следила за успехами рода Грёнэльвов. Особенно ее занимали уши маленького Вениамина. Она с удивлением обнаружила, что ушки у мальчика немного острые. Таких ушей среди представителей этого рода еще не встречалось. Олине поглядывала на Дину, у которой уши всегда были скрыты волосами.

Ее так и подмывало спросить, не унаследовал ли мальчик свои острые, как у фавна, ушки от матери.

Но поскольку обратиться с таким вопросом к Дине было невозможно, Олине ограничилась замечанием, что забыла посмотреть, какие уши у ленсмана.

— Когда ленсман был маленький, ему подрезали уши, потому что они были очень некрасивые, — без должного уважения сказала Дина.

Олине обиделась. Но намек поняла. И больше в присутствии Дины о внешности мальчика не говорила никогда.

А вот Стине приходилось выслушивать многое. Олине беспокоило, что у ребенка на головке не было ни одного волосика. И что у него большое родимое пятно на левом плече.

Она обвиняла Стине в том, что волосы у ребенка не растут от ее молока.

И сколько бы матушка Карен и Стине ни объясняли ей, что дети часто бывают лысые, пока не начнут ходить, что, значит, так распорядилась природа, переубедить Олине они не могли.

Первое лето Вениамина выдалось на диво жаркое.

Лифчики Стине быстро начинали пахнуть кислым, они дюжинами сохли на веревке за прачечной.

Сирень отцвела так скоро, что люди едва заметили ее запах. Урожаю грозила засуха. От жары все были ленивые и раздражительные.

А маленький Вениамин ел, плакал и спал как породистый щенок. Он рос на глазах, но волос у него по-прежнему не было.

Он буквально сжирал свою маленькую, тщедушную кормилицу. У нее болели зубы. И она все худела, несмотря на то что Олине кормила ее сливками с маслом, чтобы у нее было достаточно молока.

Благодаря тому что Дина настояла на своем и заставила Стине держать Вениамина в церкви, эта лопарская девушка приобрела особый статус не только в самом Рейнснесе, но и далеко за его пределами.

Сама же Дина как будто забыла об этом, когда крестины были уже позади.

В обязанности Стине входило кормление, ночной уход и смена пеленок. Она наслаждалась уважением, которое ей оказывали. Не слушала никакие сплетни и пользовалась привилегией получать завтрак в постель и каждый день есть консервированную морошку, густые сливки, а также свежесбитое масло и молоко с медом, чтобы поддерживать силы и аппетит.

Она со страхом гнала от себя мысли, что произойдет в тот день, когда мальчика отнимут от груди. До этого было еще далеко, и пока разговора об этом не заходило.

Каждый раз, когда Стине клала ребенка в руки Дины, вокруг них будто возникал магический круг. Дина и брала Вениамина на руки, только если ей его давала Стине. Все начиналось и кончалось со Стине.

Однажды, когда матушка Карен и Олине наблюдали, как Стине кормит Вениамина, Дина сказала:

— Стине будет жить у нас столько, сколько сама захочет. Она нужна Вениамину не только как кормилица!

Матушка Карен быстро справилась с обидой, что с ней не посоветовались.

Так было решено, что Стине останется в Рейнснесе, даже когда отпадет нужда в ее молоке.

С того дня она начала улыбаться. А зубная боль прошла после того, как Стине набралась храбрости и позволила кузнецу выдернуть коренной зуб.

Фому преследовало воспоминание о том дне, когда хоронили Иакова. Это стало для него наваждением.

Он снова и снова видел, как Дина съезжает по перилам. Большая, голая, подложив под себя рубашку, чтобы лучше скользить по дереву, покрытому лаком.

То Фоме казалось, что все это ему приснилось. То — что этого просто не было.

Пока наконец он не уверовал, что не кто иной, как он сам, лежал в зале на бараньих шкурах.

Фома втайне оказался избранным, и это навсегда лишило его покоя. Теперь он больше не принадлежал к своему сословию. И не важно, что никто, кроме него, не знал об этом.

Он стал держаться прямее, и во взгляде у него появилась надменность, неуместная для конюха, сына бедного арендатора.

Люди замечали это, но не понимали истинной причины. Он был чужой в Рейнснесе. Приехал сюда вместе с Диной.

Во время сенокоса никто не мог угнаться за ним. Выдержать заданный им темп остальным было не по силам. Работники избегали косить рядом с Фомой.

Они просили его косить помедленнее, но он их как будто не слышал. И всегда намного опережал других.

В конце концов они придумали способ осадить его. Целыми днями Фома стоял с вилами и навивал сено на телегу. А вечером ему поручалось выкашивать в одиночку самые неудобные клинья. Во время же отдыха он то бегал за оселком, то приносил от Олине ведерко с простоквашей.