Грозовой Перевал - Эмилия Бронте

— Брось, Эллен! — ответила Изабелла, и ее глаза гневно заискрились; их взгляд не оставлял сомнений, что старания ее супруга возбудить в ней ненависть не остались бесплодными. — Не верь ни одному его слову. Он лживый бес! Чудовище, не человек! Он мне и раньше не раз говорил, что я могу от него уйти; и я сделала однажды такую попытку, но не осмелюсь ее повторить! Только обещай, Эллен, что не передашь ни полслова из его гнусных речей моему брату или Кэтрин. Что бы он тут ни утверждал, у него одно желание — довести Эдгара до отчаяния. Он говорит, что женился на мне с целью получить власть над Эдгаром, но он ее не получит — я скорей умру! Я надеюсь — о том лишь и молюсь, — что он забудет свое дьявольское благоразумие и убьет меня! Я не помышляю об иной радости, как умереть самой или увидеть мертвым его!

— Так! На сегодня довольно! — сказал Хитклиф. — Если тебя вызовут в суд, Нелли, вспомни эти слова! И погляди внимательно ей в лицо: еще немного, и она станет подходящей парой для меня. Нет, сейчас вас нельзя предоставить себе самой, Изабелла; и будучи вашим законным покровителем, я должен опекать вас, как ни противна мне эта обязанность. Ступайте наверх; мне нужно сказать кое-что Эллен Дин с глазу на глаз. Нет, не сюда: я вам сказал, наверх! Чтобы выйти на лестницу, детка, вам надо вон в ту дверь!

Он схватил ее, и вытолкнул из комнаты, и вернулся, бормоча:

— Во мне нет жалости! Нет! Чем больше червь извивается, тем сильнее мне хочется его раздавить! Какой-то нравственный зуд. И я расчесываю язву тем упорней, чем сильнее становится боль.

— А вы понимаете, что значит слово «жалость»? — сказала я, торопясь взять с полки шляпу. — Вы ее хоть раз в жизни почувствовали?

— Положи шляпу на место! — перебил он, видя, что я собралась. — Ты сейчас не уйдешь. Вот что, Нелли: если я тебя не уговорю, то заставлю помочь мне осуществить мое решение, а решил я увидеть Кэтрин — и неотложно. Клянусь, я не замышляю зла: я не желаю вызывать переполоха, не желаю ни распалять, ни оскорблять мистера Линтона; я только хочу узнать от нее самой, как она чувствует себя и почему она заболела. И спросить, что я должен делать, чтобы хоть как-то помочь ей. Вчера ночью я шесть часов простоял в саду у Линтонов и сегодня приду опять; и каждую ночь я буду приходить туда, пока не представится случай войти в дом. Если мне встретится Эдгар Линтон, я, не раздумывая, собью его с ног и так его угощу, что он будет вести себя тихо, пока я там. Если он выпустит на меня своих слуг, я отгоню их, пригрозив этими пистолетами. Но не лучше ли предотвратить мое столкновение с ними и с их хозяином? А ты можешь так легко его предотвратить! Я дам тебе знать, когда приду, и ты впустишь меня незамеченным, как только Кэтрин останется одна, и, пока я не уйду, будешь стоять на страже, не испытывая угрызений совести: ты это делаешь, Нелли, только чтобы предотвратить беду.

Я возражала, не желая поступить предательски по отношению к моему господину; и, кроме того, я указывала Хитклифу, что с его стороны жестоко и эгоистично ради собственного удовольствия нарушать покой миссис Линтон.

— Самые простые случайности мучительно волнуют ее, — сказала я. — Она вся — нервы, и, поверьте мне, ее нельзя подвергать неожиданным потрясениям! Не настаивайте, сэр! Или я вынуждена буду сообщить господину о вашей затее, и он примет меры и оградит свой дом и его обитателей от таких непозволительных вторжений.

— В таком случае я тоже приму меры и запру тебя, голубушка! — вскричал Хитклиф. — Ты не уйдешь с Грозового Перевала до утра. Глупости ты говоришь, будто Кэтрин не выдержит встречи со мной. И вовсе я не желаю поражать ее неожиданностью: ты должна ее подготовить, спросить, можно ли мне прийти. Ты сказала, что она никогда не упоминает моего имени и что его никогда не упоминают при ней. С кем же ей заговорить обо мне, если я — запретная тема в доме? Она считает всех вас шпионами своего мужа. О, я знаю, она среди вас, как в аду! Я угадываю по ее молчанию все, что она перечувствовала. Ты говоришь, она часто мечется, тревожно озирается: разве это признаки спокойствия? Ты толкуешь, что она повредилась умом. Как ей было не повредиться, черт возьми, в ее страшном одиночестве? И этот жалкий, пресный человек ухаживает за ней из «человеколюбия», из «чувства долга»! Из жалости и милосердия! Посадите дуб в цветочном горшке и ждите, что он у вас разрастется, — вот так же Эдгар Линтон может ждать, что она у него не зачахнет на скудной почве его пошлой заботливости! Давай договоримся сразу. Хочешь ли ты остаться здесь — и чтобы я проложил себе дорогу к Кэтрин, несмотря на все сопротивление Линтона с его лакеями? Или ты будешь мне другом, как была до сих пор, и выполнишь то, чего я требую? Решай! Потому что мне не к чему медлить хоть минуту, если ты в упрямой злости стоишь на своем!

И вот, мистер Локвуд, я спорила и пеняла ему и двадцать раз отказывалась наотрез, но в конце концов он вынудил меня уступить. Я взялась доставить от него письмо моей госпоже и обещала, если та согласна, дать ему знать о первой же отлучке Линтона, и он тогда придет и проникнет в дом, как сам сумеет, я на это время уйду и всю остальную прислугу тоже куда-нибудь ушлю. Хорошо это было или дурно? Боюсь, что дурно, хоть и неизбежно. Я думала, что своим потворством предупреждаю новый взрыв; и еще я думала, что, может быть, встреча произведет благотворный кризис в душевной болезни Кэтрин. К тому же я помнила строгий запрет мистера Эдгара являться к нему опять с докладами, и я старалась унять все тревоги совести, повторяя себе вновь и вновь, что если и можно — по суровому суду — усмотреть в моих действиях обман доверия, то я прибегаю к такому обману в последний раз. Все же обратная дорога была для меня тяжелей, чем дорога на Перевал; и пришлось мне преодолеть немало дурных предчувствий, пока я решилась вручить миссис Линтон письмо.

Но Кеннет уже здесь. Я сойду вниз и скажу ему, что вам полегчало. Моя история, как мы тут говорим, тягомотная, — ее хватит с лихвой еще на одно утро.

Тягомотная и мрачная, размышлял я, когда добрая женщина отправилась принимать врача; и не совсем такая, какую избрал бы я для развлечения. Но все равно! Я выжму целебное лекарство из горьких трав миссис Дин; и прежде всего, скажу я себе, — остерегайся очарования, затаившегося в сверкающих глазах Кэтрин Хитклиф. В хорошую я попаду передрягу, если отдам сердце этой молодой особе и дочка окажется вторым изданием своей мамаши!

Прошла еще неделя, и я на много дней приблизился к выздоровлению и к весне! Теперь я знаю всю историю моего соседа — в несколько присестов, в часы, урываемые от более важных занятий, ключница довела свою повесть до конца. Буду продолжать собственными ее словами, только более сжато. В общем, она отличная рассказчица, едва ли я мог бы улучшить ее слог.

— Вечером, — рассказывала она, — то есть на исходе того дня, когда я побывала на Грозовом Перевале, — я знала наверное, как если б видела его воочию, что мистер Хитклиф где-то здесь, поблизости, и я остерегалась выходить, потому что его письмо еще лежало у меня в кармане, и не хотела я, чтоб меня опять стращали и мучили. Я решила не отдавать письма, пока мистер Линтон куда-нибудь не уйдет, потому что я не могла угадать наперед, как оно подействует на Кэтрин. Прошло три дня, а оно все еще не попало к ней в руки. Четвертый день пришелся на воскресенье, и, когда все у нас пошли в церковь, я отнесла письмо в комнату больной. Оставался только еще один лакей, который охранял со мною дом, и, пока шла служба, мы обыкновенно держали двери на запоре. Но на этот раз погода была такая теплая и приятная, что я раскрыла их настежь; а чтоб верней исполнить свою задачу, я — зная, кто может прийти, — сказала лакею, что госпоже очень захотелось апельсинов, так пусть он сбегает в деревню и раздобудет хоть несколько штук — заплатим, мол, завтра. Он ушел, и я поднялась наверх.