Экспансия - Александр Авраменко

Дар одним могучим прыжком оказался на помосте, оттолкнул палачей, а когда ведьма начала падать, лишённая их поддержки, подхватил славянку на руки и точно таким же прыжком оказался вновь в седле. Обернулся:

– Все условия соблюдены, герольд?

– Д-да…

– Сдачу принесёшь в командорство ордена тамплиеров в Ла-Рошели.

Тот взмолился, едва не упав на колени:

– Но у города нет таких денег!

Дар усмехнулся:

– Тогда город будет у меня в долгу. – И тронул своего жеребца к ожидающим его тамплиерам.

Привычно соскочил с коня, замерев на мгновение перед повозкой (перед ним предупредительно отдёрнули полог тента), он бережно уложил её на постеленную там солому, на которой все отдыхали по очереди, поскольку двигались практически без перерыва. Потом обернулся к сопровождающим его воинам и тихо, едва слышно произнёс:

– А теперь уносим ноги, и быстрее.

Только оказавшись за городскими стенами слав успокоился, до этого непрестанно торопя своих спутников. Фон Гейер не выдержал:

– С какой стати ты так спешишь? Ведь всё по закону!

Дар хитро прищурился и показал назад, остановив своего жеребца:

– Слышишь?

Все тоже остановились: за стенами Пуатье набирал силу рёв толпы.

– Это ещё только начало – сейчас они камешек делить начнут между городом и сеньором.

Тут уж рассмеялся даже брат Бонифаций. Но Алекс показал подбородком на повозку:

– А она? Что с ней?

– Ты же слышал – она с Руси. Только имя какое-то не такое. Наверняка уже здесь перекрестили. Значит, землячка. А помочь земляку – святое дело.

– Это я понимаю. Тут другое – ты пообещал взять её в жёны перед городом, а значит, по прибытии в Ла-Рошель тебя обвенчают. Ибо мы обязаны показать судье в Пуатье, что таинство было свершено, иначе нас обвинят в ереси и пособничестве ведьме.

Слав посерьёзнел: как-то в порыве благородства он об этом не подумал. Потом отчаянно махнул рукой:

– Ладно. Согласен…

А чего бояться? Брак по обычаям Распятого в державе уж точно не признают. Так что… Но девчонке надо помочь – всё-таки, хоть и седьмая вода на киселе, а своя.

Спрыгнул с коня, зацепил поводья за крюк, вделанный в доски повозки, сам забрался внутрь и оттуда махнул рукой, мол, поехали. Тамплиер пожал плечами – сам решил, тебе и разгребать… Слав осторожно откинул лохмотья с ног девушки – мать моя!.. Похоже, испанские сапоги или тиски… А здесь – точно калёное железо. Скоты! Звери! Едва не зарычал от бешенства, но сдержался. Полез в свои сундучки, достал мази, стал обрабатывать. Очень осторожно. Смывал грязь, накладывал чистые тряпицы с лекарствами, забинтовывал. Закончив, хотел перейти выше, но вдруг наткнулся на настороженный взгляд зелёных глаз. Молча протянул руку, сдернул с тюка плащ, прикрыл ее ноги, потом взял левую руку, снова прошипел нечто неразборчивое – хуже дикого зверя эти франки и слуги Распятого… Опять началась кропотливая работа: промывание, наложение тряпиц с лекарствами. Девушка охнула, когда телега качнулась, – уж спина-то точно исполосована… А он её, естественно, прямо на раны уложил. Вот балда!

– Эй, перевернись на живот, надо твою спину в порядок привести.

– Ты – русич?

Чуть не треснул себя по лбу – машинально, забывшись, обратился к ней на родной речи, как-то расслабился, узнав, что она с Руси… Отрицательно мотнул головой и, увидев, что девушка сжалась, уже не таясь, пояснил:

– Слав я. Одного корня мы люди.

– Слав? Не слыхала…

– Свой я. Не бойся. Сейчас тебя подлечим, а потом к нашим отвезём. Кстати, почему тебя Франциской назвали?

– Ладога я. Это их поп меня так окрестил.

– Понятно. Хорошо, Ладога. Всё плохое для тебя позади.

…Когда он закончил обрабатывать исполосованную плетьми спину, прикрыл её вторым плащом, она повернула к нему голову и спросила:

– А ты действительно на мне женишься?

– По их обычаю? Да.

– И ладно.

Положила голову на скрещённые перед собой руки и вдруг мгновенно уснула. А Дар прислонился к стенке повозки, глядя на укрытое алыми плащами девичье тело, на котором не было живого места от пыток и избиений, и задумался…

Добрыня молча смотрел на тяжёлую серебряную княжескую гривну, лежащую перед ним на столе. Тяжёлую не потому, что весила она немало сама по себе. Тяжёлую, потому что ответственность возлагала на своего обладателя неимоверную. Сорок миллионов подданных, огромные земли, половина из которых стоят пустыми до сих пор, спустя пятьсот лет после высадки славянских поселенцев на ней. Но самое главное – это долг перед племенем, перед богами. Спасти родной мир от чумы, несомой Распятым, Проклятым истинными. И для этого нужно совершить невозможное.

Брата он понимал. Видел ту людоедку. И сразу ощутил связь между Ратибором и этим… исчадьем Подземного царства. Но не душевную, а телесную. Хоть и ненавидела старшего брата эта полузверь-полудевица, но без него жить уже не смогла бы. А брат… Что брат? Дела государства забирали у него все силы, и он совсем не научился общаться с женщинами, почему в конце концов и закончил свою жизнь так нелепо и страшно. Да и не смог бы слав жить без своего чудовища. Зачах бы, умер от тоски. Потому и выбрал злую участь – взойти на погребальный костёр с ней, своим роком, своей судьбой… И переложил свою вину и свои деяния на плечи среднего брата. Младший сейчас в Европе, плетёт шпионскую сеть, привязывает крепче храмовников к державе серебром и посулами.

Долго колебались Соколовичи, прежде чем отправить одного из них в самую пасть зверя. Совещались с жрецами, знающими души людские лучше их самих. Беседовали с тайниками, обладающими даром видеть. И со старыми, не забывшими ещё искусство прежних, шаманами. Общались и с ведунами, и с кобниками, и с ведьмами, и с кикиморами. Бросали кости, принесли в жертву ягнёнка чёрного подземным богам, вспомнили о Велесе и Свароге, о прочих богах. Но всё же решились. Дар среди братьев больше всего талантов унаследовал, да и знал немало. Ратибор последыша при себе держал, в отроках, и доверял ему, как самому себе. Так что поехал младший в логово Проклятого, а сердца братьев старших места себе не находили – как он там, что с ним… Правда, все ведуньи в голос утверждали, что всё с ним хорошо, доволен тот, как приняли его тамплиеры, что показали, что рассказали. Но одно дело – бабки, что в блюдечко смотрят, по которому наливное яблочко заговорённое бегает, да в колодец с водой. Другое – что на самом деле творится с братом младшим, любимым…

Перевернул тетрадный лист, где Ратибор делал записи перед смертью своей. Всё-таки старший державу на первое место ставил, а не то, что у него в штанах, как злые языки говорят. Теперь-то все знают, что даже у людоедов свирепых жёнки человечье мясо не едят. А тогда, три седмицы назад, осудили бы не задумываясь… Первое – совершенствовать огненный бой. Повысить точность стрельбы и мощность огнебоев больших. Увеличить скорость перезарядки. Ручные огнебои полностью переделывать надо. Они совсем по-другому, чем большие, действовать должны. Снаряжать для боя долго, и построение для стрелков таких тоже разработать нужно. Поручить Малху думать над этим… А верно. Пока ручницу зарядишь – лучник тебя стрелами, что чучело, утыкает. Долго, ой как долго приходится снаряжать огнебой, прежде чем в один миг выпалить. Прочисть ствол после выстрела. И тщательно – не дай боги, искра останется! Потом насыпь зелье огненное, прибей пробойником[52], забей пробку войлочную туго, до упора. Забей пулю. Снова забей пробку. Вздуй фитиль, вставь в курок. Взведи курок. Насыпь зелье на полку, прибей пальцем. Целься. Стреляй. Снова по-новой. И опять сначала. И всё – на ходу, а то и на бегу. Зелье просыпается, пули теряются. Искры от фитиля раньше времени на зелье попадают… С большими огнебоями хорошо! Малх додумался по нескольку задних частей лить, да на резьбу сажать. Пока расчёт целится да стреляет, в обозе задник снаряжают. Да и короткий кусок трубы куда легче снарядить, чем длинный ствол! Руками всё делается. Правда, пришлось станки изобретать, хорошо, что в книгах, из Арконы вывезенных, много всякого полезного нашлось! В том числе и о станке с подручником. Ныне не мастер резец в руке держит, надрывает все силы, а специальный подручник. Куда легче стало людям работать, да и больше делать стали. Но к малым огнебоям, как ни придумывай, ничего не применить. Не могут два мастера одинаковую деталь выточить. Как ни бьются – хоть чуть-чуть, да не сходится у них.