Оперативный псевдоним - Данил Корецкий

Она встала, прошлась взад-вперед, сняла халат.

– Надо собираться, скоро автобус до города.

– Я тебя отвезу.

Ее реакция на это предложение многое определяла, поэтому он превратился в слух.

– Прекрасно. Тогда нет проблем...

С чем нет проблем, Зоя не сказала, но он истолковал сам и, шагнув к двери, повернул круглую ручку допотопного замка. Спиной он напряженно ждал возражений или какой-нибудь ироничной реплики, перечеркивающей его намерения. Но ничего такого не последовало. Он повернулся. Лиса смотрела на него своим особым взглядом, всегда предшествующим близости и возбуждающим больше, чем даже последующее обнажение тела.

– Иди ко мне...

Они и так стояли почти рядом, но, слившись в поцелуе, настолько тесно прижались друг к другу, что даже сквозь одежду ощущали каждую складочку и жар кожи партнера. И все же одежда была лишней. Он нащупал сбоку застежку и расстегнул «молнию», рывком приспустил широкие дамские брюки, погладил обтянутые скользким прохладным нейлоном бедра, потом скользнул под резинку колготок, оттянул трусики и теперь гладил чуть шероховатую теплую кожу ягодиц, запускал средний палец в расщелину между ними, ласково поглаживая круговыми движениями твердую воронку сфинктера... Походная обстановка, а главное, отсутствие воды не располагали к более глубоким исследованиям, но вообще-то у них не было запретных мест и недопустимых действий, потому что любое доставляло острое наслаждение обоим.

Скользящим круговым движением он обогнул тело, жадно вцепился в густые волосы, нырнул вниз и уже указательным пальцем раздвинул влажные складки. Зоя очень долго заводилась, у нее был отодвинутый оргазм, и самые первые разы он приходил к финишу в одиночестве, что его немало смущало. Желание подарить ей радость подсказало выход, и он успешно применил куннилингус, после чего всегда начинал с него или им заканчивал, но реже, потому что в столь специфическом виде любви движущей силой должно служить возбуждение еще не удовлетворенного желания.

Зоя тоже не оставалась пассивной: мягкая рука расстегнула ширинку, нашла дорогу среди многочисленных складок одежды и обхватила напряженную плоть.

– Давай скорей! – приседая, Кедр рванул вниз все, что успел захватить, и как капустные листья спустил и брюки, и трусики, и колготки – сомкнутые пока ноги белели словно обнаженная сердцевина. Непреодолимым препятствием оказались ботиночки на шнуровке, вынужденно остановленный Ходаков пока прижался губами к жестким волосам и провел языком там, где соединялись гладкие бедра.

– Подожди...

Пошарив на столе, Зоя сбросила какие-то бумаги, чтобы босой не наступать на пол, быстро разулась и сама стащила все одежки. Оба знали, что последует за этим, поэтому она села на край стола и приняла нужную позу, а он зарылся лицом в нежные складки, ощущая языком чуть солоноватую плоть. Еще тринадцать лет назад его удивляло, что, застигнутая врасплох, без предварительной подготовки, Зоя ничем не пахла даже в самых укромных и требующих постоянной гигиены местах. После напряженного рабочего дня, без ванны, оказавшись на разложенных сиденьях автомобиля, она пахла так, будто только что вышла из бани. Иногда ему казалось, что от вульвы исходит слабый лекарственный оттенок, но он списывал это на ошибку восприятия, вызванную подсознательными ассоциациями: больница – врач – запах лекарств. Но сейчас вновь почудились те же медицинские оттенки, и все время, пока он подводил Зою к пику ощущений, наваждение не проходило.

Наконец она застонала на выдохе – раз, второй, третий, распластанное тело напряглось, бедра сильно сдавили голову, он удвоил усилия, продлевая состояние блаженства, но она постепенно успокаивалась, расслаблялась и наконец совершенно обычным голосом сказала:

– Теперь давай ты...

Зою нельзя было назвать страстной женщиной, и Кедр не мог внятно объяснить, что же так притягивало и, как выяснилось, продолжает притягивать его к ней, но сейчас, забросив белые босые ноги на плечи и соединившись с ней самой напряженной и обостренно-чувствительной частью тела, он забыл и про банк, и про Лапина, и про Тахира, и вообще про все на свете. Она лежала не шевелясь и смотрела в потолок, в сумерках лисьи глаза то ли загадочно, то ли вызывающе блестели. Чего-то не хватало, раньше его не смущала любая обстановка, но сейчас нужен был какой-то дополнительный раздражитель, еще один компонент секса, который спустил бы туго взведенную пружину.

– Почему у тебя там лекарствами пахнет? – тяжело дыша, спросил он неожиданно для самого себя.

Зоя не удивилась.

– Я, когда хожу писать, смачиваю фурацилином тряпочку и все промываю.

Столь неприлично-откровенный ответ сыграл роль необходимого компонента, и вся накопившаяся мужская тяжесть Кедра упругими толчками вырвалась наружу. Почувствовав финал, Зоя подыграла ему, несколькими движениями таза способствуя окончательному облегчению.

Через двадцать минут сотрудник «Тихпромбанка» Василий Иванович Ходаков и заведующая отделением психической реабилитации Зоя Васильевна Белова прошли на автостоянку, сели в приземистую красную «Мазду» и выехали с территории. Режимный блок и другие корпуса кузяевской клиники равнодушно смотрели им вслед.

9 февраля, вечер. В гостинице пятнадцать градусов выше ноля.

А Лапин несколько часов просидел у окна, оцепенело глядя на заснеженное, пустынное Задонье. На четырнадцатом этаже было холодно – сильный порывистый ветер проникал сквозь большие окна в металлических, неплотно подогнанных рамах, выдувая чахлое тепло маломощных плоских батарей. Номер был вполне заурядным, хотя стоил двести шестьдесят тысяч в сутки.

Если не есть и не пить, он сможет прожить здесь около десяти дней.

Жизнь сделала очередной поворот, будто испытывая его на прочность. Он вспомнил распростертые в темном подъезде трупы, запах свежей крови, и его снова чуть не вырвало. Сейчас его обязательно ищет милиция, хотя бы как свидетеля. А он может показаться вполне подходящим и для того, чтобы повесить на него это дело. Неудачник, без денег, без работы, без друзей и родственников... И какое-то напряжение вокруг – переплетение случайностей, несуразностей, совпадений, ошибок и несчастий.

Сейчас ему было ясно одно – все дело в какой-то страшной тайне, связанной с ним, Лапиным. У него что-то не в порядке с головой, но за последние дни он изменился: всплеск животного ужаса перед грохочущим трамваем и сегодняшнее потрясение сдвинули какие-то пласты сознания... Он стал по-другому думать, по-другому видеть окружающий мир, вспоминать прошлое. Ведь решение снять номер в «Интуристе» еще пару дней назад не пришло бы ему в голову... А разве смог бы он придушить Мелешина, да еще так ловко, дерзко обойтись с Тонькой, поставив ее на место. И эта привычка к дорогим вещам, хорошей кухне – откуда она?

Что там говорил этот профессор? Что его гипнотизировали, и не раз. Но он этого не помнит. И армию плохо помнит. А подмосковный завод помнит не правильно! Потому что то рабочее место, те блоки, которые он регулировал, на самом деле эти, с «триста первого»! А та девушка, чье лицо вспоминается иногда, – так это Верка, монтажница, которую он чуть не трахнул еще до армии! Как так может быть? И эти то ли видения, то ли сны... Чьи они? Как можно видеть то, чего никогда не знал? Да еще не один раз, а постоянно! Может, с ним что-то сделали в армии? Например, подсадили кусочек чужого мозга... Но тогда должны быть швы... Он в который раз ощупал голову. Нет никаких швов! И следов аварии нет, а если его так здорово трахнуло, что мозги перевернулись – должно же что-то остаться!