Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд

Оставим в стороне все, что в этой статье предвосхищает использование сновидения, и вернемся к его ближайшему толкованию. Хочу заметить, что это толкование представляло собой задачу, решение которой растянулось на несколько лет. Пациент рассказал сновидение очень рано и вскоре проникся моим убеждением, что за ним скрывается причина его инфантильного невроза. В ходе лечения мы часто возвращались к сновидению, но только в последние месяцы терапии нам удалось понять его полностью, причем благодаря спонтанной работе пациента. Он всегда подчеркивал, что наибольшее впечатление на него произвели два момента сновидения: во-первых, полное спокойствие и неподвижность волков и, во-вторых, напряженное внимание, с которым все они на него смотрели. Ему также казалось заслуживающим внимания неослабное чувство реальности, в которое вылился сон.

С этого последнего мы и хотим начать. Мы знаем из опыта толкования сновидений, что это чувство реальности имеет определенное значение. Оно убеждает нас, что в латентном материале сновидения нечто претендует на действительность в воспоминании, то есть что сновидение относится к событию, которое действительно произошло, а не просто было выдумано. Разумеется, речь может идти только о реальности чего-то неизвестного; например, убеждение, что дедушка действительно рассказал историю про портного и волка или что ему действительно прочитали сказки про Красную Шапочку и про семерых козлят, никогда не могло бы быть заменено чувством реальности, длящимся дольше, чем сновидение. Сновидение, казалось, указывало на событие, реальность которого особо подчеркивается в противоположность нереальности сказок.

Если за содержанием сна предполагать такую неизвестную, то есть уже забытую ко времени сновидения, сцену, то она должна была произойти очень рано. Сновидец так и говорит: «Когда мне приснился сон, мне было три, четыре, самое большее – пять лет». Мы можем добавить: «И сновидение напомнило мне о чем-то таком, что должно было относиться к еще более раннему времени».

К содержанию этой сцены должно было вести то, что сновидец выделил из явного содержания сновидения, – моменты внимательного разглядывания и неподвижности. Мы, естественно, ожидаем, что этот материал в том или ином искажении воспроизводит неизвестный материал сцены, возможно даже в искажении до противоположности.

Из сырого материала, полученного в результате первого анализа с пациентом, можно было также сделать несколько выводов, которые следовало включить в искомую взаимосвязь. За упоминанием об овцеводстве можно было поискать доказательства его сексуального исследования, интересы которого он мог удовлетворять во время своих посещений с отцом, но при этом должны были также иметься указания на страх смерти, ибо большей частью овцы погибли от эпидемии. То, что в сновидении было наиболее важным – волки на дереве, – напрямую вело к рассказу дедушки, в котором едва ли могло быть что-то еще стимулирующее сновидение и захватывающее, кроме привязки к теме кастрации.

Из первого неполного анализа сновидения мы далее заключили, что волк выступает заменой отца, а потому в этом первом страшном сне проявился страх перед отцом, который отныне должен был господствовать в его жизни. Правда, сам этот вывод пока еще не был обязательным. Но если в качестве результата предварительного анализа мы сопоставим то, что вытекает из материала, предоставленного сновидцем, то для реконструкции у нас имеются следующие фрагменты.

Действительное событие – из очень раннего времени – разглядывание – неподвижность – сексуальные проблемы – кастрация – отец – что-то страшное.

Однажды пациент продолжил толкование сновидения. Место сновидения, сказал он, в котором говорится: «Вдруг окно само распахивается», – не совсем прояснено в отношении окна, у которого сидит портной и через которое в комнату попадает волк. Это должно означать: вдруг открываются глаза. То есть я сплю и вдруг просыпаюсь, при этом что-то вижу: дерево с волками. Против этого ничего нельзя было возразить, но это допускало дальнейшее уточнение. Он проснулся и мог что-то увидеть. Внимательное разглядывание, которое приписывается в сновидении волкам, скорее, нужно сместить на него самого. Тут в важном пункте произошла инверсия, которая, впрочем, проявляется через другую инверсию в явном содержании сновидения. Инверсией было также и то, что волки сидели на дереве, тогда как в рассказе дедушки они находились внизу и не могли влезть на дерево.

А если и другой момент, выделенный сновидцем, был искажен посредством инверсии или обращения в противоположность? Тогда неподвижность (волки сидят совершенно неподвижно, глядят на него, но не шевелятся) должна была бы означать самое бурное движение. Стало быть, он вдруг проснулся и увидел перед собой сцену бурного движения, на которую он смотрел с напряженным вниманием. В одном случае искажение состояло бы в замене субъекта объектом, активности пассивностью, быть рассматриваемым вместо рассматривать, в другом случае – в превращении в противоположность: спокойствие вместо подвижности.

Еще одним шагом вперед в понимании сновидения явилась внезапно возникшая мысль: дерево это – рождественская елка. Теперь он знал, что сон приснился незадолго до Рождества в ожидании сочельника. Так как день Рождества был также и днем его рождения, можно было точно установить дату сновидения и обусловленного им изменения. Это было накануне его четвертого дня рождения. Стало быть, он заснул в напряженном ожидании дня, который должен был ему принести двойные подарки. Мы знаем, что при таких условиях ребенок легко предвосхищает во сне исполнение своих желаний. Таким образом, в сновидении уже наступило Рождество, содержанием сновидения была раздача рождественских подарков, а на дереве висели предназначенные для него подарки. Но вместо подарков оказались волки, и сон закончился тем, что им овладел страх быть съеденным волком (вероятно, отцом), и он устремился к няне. Знание его сексуального развития до сновидения позволяет нам восполнить пробел в сновидении и объяснить превращение удовлетворения в страх. Среди желаний, образующих сновидение, в качестве самого сильного должно было проявить себя стремление к сексуальному удовлетворению, которое он жаждал тогда получить от отца. Силе этого желания удалось освежить давно забытый след воспоминания о сцене, которая могла ему показать, как выглядит сексуальное удовлетворение, доставляемое отцом, и результатом явился испуг, ужас от мысли об исполнении этого желания, вытеснение побуждения, выразившегося в этом желании, и поэтому бегство прочь от отца к более безопасной няне.

Значение этой рождественской даты сохранилось в мнимом воспоминании, что первый приступ ярости возник у него из-за того, что он был неудовлетворен рождественскими подарками. Воспоминание собрало вместе верное и ложное; оно не могло быть истинным без видоизменения, ибо, согласно часто повторявшимся высказываниям родителей, его плохое поведение бросилось в глаза уже после их возвращения осенью, а не на Рождество, но самое существенное в отношениях между недостаточным любовным удовлетворением, яростью и рождественскими днями