Самый лучший комсомолец. Том второй (СЛП-4) - Павел Смолин

— прописка ё*аная! У меня бабка померла в том году, так у ей и пенсии не было — не заработала, мол. Как так получается — всю жизнь х*ярила, а пенсии нет?

У меня в прошлой жизни у прабабушки так было — два года стажа не хватило, а она так-то после войны троих детей в одиночку вытащила. Разве нельзя какой-то минимум человеку выплачивать? Тридцать рублей за погибшего в войну мужа — вот и всё.

— А теперь вы вон приперлись, сразу сюда не лезь, туда не ходи, денег вон сколько платите — а за что? За то что я на печи лежу? Ох и подозрительные вы! — прищурился он.

Охренеть мотивация.

— Это все, что ли? — не поверил я.

Новокаин теряет свою силу, и несчастная рука начинает болеть.

— Оправдываетесь много, — доверительно поведал Николай Петрович. — Значит совесть не чиста!

— В тюрьму же теперь вас сажать придется, — грустно вздохнул я.

— А и посижу! Там хоть все понятно, а тут — зае*али! — гордо задрал он покрытый седой щетиной подбородок.

Что ж, усталость от всего на свете тоже по сути стресс, который в ежедневном режиме подтачивает индивида. В какой-то момент терпение может и закончиться.

— Пап Толь, я вами недоволен! — переключился я на отчима. — В вас целятся, а вы и не против — председатель у нас профессия традиционно опасная, их во время коллективизации отстреливали только так — укоренился обычай.

Судоплатов нервно гоготнул, а дядя Петя провел надо мной воспитательную работу:

— Недоволен он, бл*дь! Тебе сколько раз говорено — о себе думай в первую очередь! На себя плевать — о ней вон подумай! — кивнул на Виталину. — Мозги бы по ёлке разбрызгала, потому что объект в папку вцепился, понравилось бы?

— Вообще не понравилось бы, — вздохнул я. — Расслабился, извините, урок усвоен. Я — не герой, а ценная госсобственность, и праздновать «труса» мне прямо приказано.

— И не юродствуй! — не повелся дядя Петя.

— Чудные вы, москвичи, — заметил с любопытством прослушавший диалог горе-стрелок.

— Спасибо, дедушка, что картечь с дробью перепутали, — вздохнул я. — Я без папки рос, и сестре и трем братьям такой участи не хочу — папа Толя хороший.

— На жалость не дави — ученый, — отмахнулся вредный дед.

— Пойду в народ, — вздохнул я. — Пап Толь, точно в Кремлевку не поедете?

— У меня работы непочатый край! — отозвался он, получив нашлепку на последнюю дырку — на правой стороне груди. — Спасибо, Грета Ивановна, — морщась, начал натягивать рубаху.

— Я бы все-таки рекомендовала показаться врачам, — неодобрительно покачала она головой.

Прямо в окровавленной одежде — а другой нету! — вышли в коридор, упершись в сдерживаемое грозно взирающим главбухом людское море.

— Идите по домам, товарищи! — выдал им ЦУ председатель.

— Отпустили бы вы его, — раздался из толпы жалобный женский голос. — Один остался, вот и допился до чертиков!

Я бы отпустил, но это же прецедент с негативными последствиями будет — стреляй в председателя на здоровье, он все равно не обижается.

— Разойтись! — рявкнул участковый.

Сработало — народ быстренько рассосался.

— Вот так добро людям и делай, — вздохнул Филипп Викторович.

— Единичные проблемы всегда будут, — приступил я к затыканию дыр в его идеологической подготовке. — Народ нам просто не верит, и я их полностью понимаю — наша страна с удручающим упорством крестьян кидала. Отчасти — вынужденно, но им от этого нифига не легче. А тут натурально в сказку попали — и зарплаты, и перспективы, и премии прямо странные — ну некуда мне деньги девать, почему бы не построить коммунизм в отдельно взятом совхозе? И дедушку понять можно — у нас за последние десятилетия государство успело обнулиться, пересобраться в более лучшем качестве и несколько раз поменять, так сказать, общий вектор — при сохранении генерального направления на построение коммунизма, само собой. Когда со сменой правителя начинаются плевки в собственное прошлое — это на пользу не идет, потому что у человека утрачивается вера в правильность пути, по которому его ведут и зреет вежливое недоумение — а чего это получается, нам врали чтоли? Мы идиотам доверились? А где гарантии, что нынешние будут лучше? Плюс утрачивается ощущение Родины под ногами — мы материалисты, но общественное сознание, равно как и сознание индивида — вполне материальны и обусловлены сугубо биологическими процессами и намертво зашитыми в нас всех эволюцией инстинктами. Вера в то, что копья нашего племени острее вражеских, шаманы — честнее вражеских, а вождь — самый классный человек в мире — одна из, как бы странно это не прозвучало, человеческих потребностей. Хорошо, что Юрий Владимирович в предшественников не плюется, а спокойно работает — с Нового года все ощутят плоды этой самой работы. Будут проблемы — они всегда есть — но на не такой уж долгой дистанции мы все от этого выиграем.

Перевел дыхание и подлил еще немного «базы»:

— В нашей стране сложилась удивительная ситуация: старое поколение еще помнит Сталина с его железными руками и умением насаждать дисциплину, начиная с себя. Им «оттепель» и последующие, спокойные и относительно сытные времена не очень-то понятны — они видят расхлябанность и некоторый флер контрреволюции. Поколение ваше, Филипп Викторович — я не имею ввиду конкретно вас, потому что любые обобщения касающиеся крупных масс людей имеют известное количество исключений и допущений — живет уже по принципу «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Дисциплина хромает, и именно ею продиктованы недавние указы о проверках в веселых местах в рабочее время на предмет отлова прогульщиков и тунеядцев. Это очень грустно, но в стране, где безработицы нет и быть не может, прогуливать работу одно удовольствие — меньше оклада не заплатят один черт. Ну и воровство повальное — осуждать не могу, народ хочет жить как можно лучше и прикладывает для этого усилия, пусть и совершенно незаконные и деструктивные для социума в целом. Поколение третье — моё, дети, так сказать, сытых времен и отпрыски поколения второго. Война для нас — что-то из далекого прошлого, но еще глубоко в душе, потому что почти у всех предки воевали и погибали. Если ничего не менять, последовательно улучшая уровень жизни, дети моего поколения будут открыв рот смотреть на выстроенную Западом витрину,