Приговор - Кага Отохико

— Как там Боку? — прежде всего спросил он.

— Есть! Сейчас доложу! — ответил Ямадзаки. В пальто он выглядел особенно толстым и неповоротливым.

Тяжёлой поступью прошествовав к посту, он взял со стола книгу записей и, надев очки, приступил к докладу. «Почти вся жидкая пища, которая была введена больному утром, извергнута обратно. Давление 115 на 82, температура 36,7. Согласно вашему распоряжению, со вчерашнего дня производился подсчёт числа вдохов и выдохов за одну минуту — получается примерно 14–17. Но дело это для меня непривычное, и иногда я забывал считать». Ямадзаки был глуховат, потому говорил очень громко, к тому же любил выражаться весьма витиевато.

— Короче говоря, — невольно тоже повышая голос, сказал Тикаки, — особых перемен в его состоянии нет. А как Ота?

— Как спал, так и спит.

— Вот как? Ну, а ещё какие новости?

— Есть! — Ямадзаки стукнул каблуками и немного подался вперёд. — Ничего особенного не замечено.

— Хорошо, начнём с Боку? Впрочем, подожди. — Тикаки остановил Ямадзаки, который уже двинулся вперёд, сжимая в руке связку ключей.

— Давай сначала тихонько заглянем в палату.

Тикаки вдруг вспомнил свой разговор с главным врачом.

«Доктор, не кажется ли вам, что следует перевести Тайёку Боку в госпиталь Мацудзава, приостановив отбывание наказания?» — спросил его главврач, и он ответил: «Нет, не кажется. Нельзя ли ещё на некоторое время оставить его у меня? Может, удастся что-нибудь сделать». — «И всё-таки… Вы должны отдавать себе отчёт…» — Главврач говорил вежливо, но чувствовалось, что он не согласен с Тикаки и будет стоять на своём.

Они дошли до крайней палаты, и Тикаки заглянул в глазок. В нос сразу же ударил тошнотворный запах, словно в комнату напустили отравляющего газа. У самой спинки кровати — лицо с глубоко запавшими глазами, похожее на отрезанный от туловища череп. Изо рта фонтаном хлещет извергаемая желудком пища. Подбородок и лоб, простыни и подушка, кровать и пол — всё заляпано рвотной массой. Хорошенько приглядевшись, можно заметить, что вытянутый трубочкой морщинистый рот сжимается и разжимается, раз за разом извергая новые потоки рвоты. Всю эту пищу Тикаки утром ввёл в его желудок при помощи зонда через ноздри и пищевод. Интересно, каким образом Боку удалось научиться самопроизвольно сокращать и растягивать желудок? Он умел извергать из желудка поступившую туда пищу не всю целиком, а постепенно, маленькими порциями, в тот момент, когда ему этого хотелось; ему удавалось к тому же, особым образом сложив губы, пускать струю рвотной массы в любую сторону. Первое время после «госпитализации» этот дерзкий кореец с недобрыми глазами постоянно жаловался: «Стоит мне поесть, сразу тошнить начинает. Желудок у меня плохой». Но, заподозрив, что он нарочно вызывает у себя рвоту, терапевт обратился за советом к Тикаки. Тикаки подумал, что, возможно, речь идёт об «истерическом спазме пищевода», который описывается в любом учебнике по психиатрии, и забрал корейца в своё отделение, но, попав туда, Боку сразу же замолчал, перестав реагировать на любые обращённые к нему вопросы, более того, приступы рвоты постепенно становились всё более интенсивными: фонтан рвотных масс теперь достигал потолка. К тому же он стал всё чаще отказываться от пищи, а примерно месяц тому назад вообще перестал есть. Кое-как его удавалось поддерживать с помощью инъекций питательных препаратов и раствора Рингера, кроме того, его пытались кормить зондовым методом, вводя через нос непосредственно в желудок молоко и яйца, но он сразу же извергал из себя всё, что ему вводили. С каждым днём Боку всё больше худел, когда же его состояние настолько ухудшилось, что стало ясно — дальнейшее истощение может привести к летальному исходу, Тикаки стал то и дело вызывать к себе главный врач. Он настоятельно советовал отправить больного в обычную городскую больницу, где ему могут предоставить «необходимое лечение», — такова была обычная практика в тех случаях, когда в тюремной больнице вылечить больного не удавалось. Тикаки неизменно отвечал, что хочет всё-таки попытаться справиться собственными силами, но в последние дни Боку дошёл до крайней степени истощения, так что даже Тикаки, до сих пор упорно стоявший на своём, понял, что скорее всего придётся пойти на уступки.

Тикаки сделал Ямадзаки знак глазами, и тот открыл дверь. Пол был покрыт отвратительной массой — смесью молока, яиц и желудочного сока. Осторожно ступая, Тикаки подошёл к кровати и метрах в двух от неё остановился, приняв оборонительную позу. Надо было успеть во время увернуться от снаряда из рвоты, которым в любой момент мог запустить в него Боку. Понимая, что это совершенно бессмысленно, он всё-таки спросил: «Ну, как ты, Боку?» Что-то едва уловимо шевельнулось на дне запавших глазниц, и Тикаки буквально кожей ощутил исходящую от корейца волну враждебности. Словно его ударило электрическим током. «Боку, как ты себя чувствуешь?» — ещё раз спросил он и тут же отскочил к изножью кровати, заметив, что губы лежащего перед ним человека как-то странно вытянулись. На место, где он только что стоял, шлёпнулся комок рвоты.

— Да, не самые лучшие условия для осмотра, — усмехнулся он, повернувшись к Ямадзаки.

— Сейчас позову санитаров, — Ямадзаки, явно растерявшись, хотел было выскочить из камеры.

— Не надо, — бодро сказал Тикаки. — И один справлюсь.

— Но…

— Не беспокойся. Я просто хочу немного поговорить с ним. Оставь нас вдвоём.

— Есть! — И Ямадзаки почтительно склонившись, удалился.

Тикаки решительно приблизился к Боку, накинул ему на рот полотенце и, содрав липкие от рвоты простыни и одеяло, обнажил тело в обвисшей складками сухой коже. Приставив к груди Боку стетоскоп, он услышал неровное биение усталого сердца, как будто кто-то лениво стучал молотком, поправляя покосившийся сарай. «Тук-тук» — передышка. Снова «тук-тук-тук-тук» — и опять передышка. «А ведь положение критическое», — подумал он. Если Боку умрёт, отвечать придётся врачам, к тому же он какой-никакой, а иностранец, поэтому речь пойдёт не только о правах человека, тут и до международного конфликта недалеко. Его самого увольнение не особенно пугает, ведь он никогда не хотел работать в тюрьме, но для главного врача, который с молодых лет варится в системе исправительных учреждений, это будет крупной жизненной неудачей. «Тук-тук-тук» — передышка. Такое замедленное биение сердца — нехороший признак. Ухватив кожу на животе Боку, чтобы определить толщину жирового слоя, Тикаки отметил, что кожа поднялась легко, как высохшая туалетная бумага. В его голове мелькнули слова медицинского заключения, которое ему предстоит представить. «Диагноз — психогенная рвота. Было применено принудительное питание, но в последние несколько дней на фоне прогрессирующего общего истощения наблюдается сильное обезвоживание организма, ослабление сердечной деятельности, имеет место пульс слабого наполнения, существует угроза летального исхода…» В лицо ударил комок рвоты. Во рту сразу возникла противная горечь. Пока он замешкался, Боку удалось-таки попасть в цель. Ладно, ничего страшного. В конце концов, эта рвотная масса — просто смесь молока, яиц и желудочного сока, не более. Тикаки продолжал обдумывать медицинское заключение. «Считаю, что Целесообразно поставить вопрос о приостановлении отбывания наказания и переводе в городскую больницу для проведения необходимого лечения…» Главный врач наверняка скажет, улыбаясь: «Дошло наконец? И стоило валандаться целый месяц? Надо было слушать, что говорят старшие, и не выпендриваться…» «Но что, — задумался Тикаки, — что заставляет Боку, этого тридцатидвухлетнего вора-рецидивиста, рискуя собственной жизнью, постоянно извергать из себя пищу?» На первом слушании его приговорили к полутора годам тюремного заключения, и теперь он находится в процессе подачи апелляции. Может быть, он рассчитывает, что суд проявит снисходительность, узнав, в каком он состоянии? Возможность перевода в обычную больницу действительно существует, но ведь из-за этого судебное разбирательство только затянется, и вовсе не факт, что судьи будут к нему благосклонны, скорее наоборот. К тому же раз ему дали всего полтора года (а он уже имел срок до года, и не один раз), то ему выгоднее, чтобы судебное разбирательство было коротким и чтобы время предварительного заключения включили в общий срок. А если так, значит, Боку продолжает вызывать у себя приступы рвоты не потому, что хочет таким образом повлиять на суд. Может быть, он делает это просто из ненависти к тем, кто держит его в заключении? Однажды, листая личное дело Тайёку Боку, Тикаки в отчётах о свиданиях обнаружил запись такого разговора Боку с женой.