Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Борис Борисыч медленно, степенно выпил стакан до дна.

— А в ведрах шо ж? — не понял Олеша.

Он пьянел очень быстро и получить настоящий кайф уже не мог — отключался.

— Э-а! — Борис Борисыч попытался было встать, но у него это уже не получилось. — Я как считаю?! Я честно считаю! М-мне чужого… — бля, не в-возьму!

Борис Борисыч сунул руку за ватник и выхватил листочек школьной тетрадки.

— Тут все по справедливости… — смотрите!

Его руки тряслись, в глазах появилась кровь:

— При Леониде Ильиче… бывают, бл, в жизни шутки, сказал петух, слезая с утки… я покупал на зарплату пятьдесят семь водок… — помнишь, «Русская» была… с красной по белому на этикетке… вот! Знача, смотрим: должность мне не прибавили, денег тоже… тады ж па-а-чему, скажи, я ноне с получки могу взять токмо четырнадцать бутылей — а? И все! Точка! Во шо эта сука сделала!

Пятьдесят семь м… м-минус че-ты — тырнадцать… — Борис Борисыч задрожал, — чистый убыток — сорок бутылей с гаком!.. Н-ну не сука, а? Сорок с гаком каждый месяц, — это ж диверсия! Он же… он — терминатор, бл, он враг народа, потому как с-считаем: он в марте явился, восемьдесят пятый, я проверял. Нн-ноне шо? нояб девянос-второй. Знача, кажный год… недостача в семье… п-пятьсот… пятьсот семнадцать пузырей… вот шо эта сука устроила, во как над русским народом, знача, измыватся, да его б… да я…

Борис Борисыч задыхался.

— Скока он при власти был? Шесть лет!.. Выходит… тридцать шесть ведер по двадцать пять литров кажное — море, море ушло… это, бл, не п-преступление?!

Олеша, силившийся хоть что-то понять, вдруг вскрикнул, откинул стул и пошел куда-то (неизвестно куда), задевая столики.

— Налей… — тихо попросил Борис Борисыч. Вокруг гудела, лениво переругивалась столовая, грязные пьяные слова и словечки повисали в воздухе, цепляясь за клубы табачного дыма. Трезвых здесь не было.

— Налей! — повторил Борис Борисыч, — горит же все…

На халяву — и уксус сладкий…

Егорка налил стакан, пододвинул его к Борис Борисычу, но сам пить не стал.

— Зачем Горбачев нас… так… а, Борисыч? Да и Ельцин, бл!

— Жизни нашей не знают. Потому все.

Он поднял стакан и тут же, не раздумывая, кинул водку в рот. Не пролилось ни капли — а еще говорят, русские не умеют пить!

— Перестарались они… — подытожил Борис Борисыч. — Ум за разум… короче, памха б его побрала…

Если уж пить, так по-настоящему, чтоб захлебываться: водку вроде как водкой и закусываешь.

Егорка вроде бы о чем-то пьяно думал, но сам не понимал о чем.

— Горбачев-то… прячется поди… — изрыгнул, наконец, Борис Борисыч.

Разговор не получался.

Есть все-таки в водке огромный недостаток: люди от вина пьянеют медленно, красиво, а водка, сволочь, может подвести: подрубает сразу, ударом, под дых.

А когда он получится, этот удар, — ба-альшой вопрос. Глаза Борис Борисыча налились чем-то похожим на кровь, но больше от обиды: русский человек ужасно не любит, если его, не дай бог, считают дураком.

Егорка взял котлеты с пюре, но к котлетам даже не притронулся.

— Прячется, точно… С-сука потому что.

Борис Борисыч отяжелел, голова клонилась к столу, но он упрямо откидывал голову назад, будто боролся со сном.

— Ты… Егорий… м-ме-ня… да? — вдруг крикнул Борис Борисыч.

— Уважаю, — кивнул головой Егорка.

— Тогда… брось это дело, понял? Никто нас не защитит!

— Почему?

— Человека нет… — Борис Борисыч ронял голову на стол.

— А кто же нужон? — удивился Егорка.

— Сталин. Такой, как он… — п-пон-нял? Он забижал, потому что грузин, но забижал-то тех, кто нужон ему был, а таки, как мы, жили ж как люди!

А сча мы — не люди… Кончились мы… как люди… — понял? Говно мы. Выиграт в Роси-рос-сии… — Борис Борисыч старательно выговаривал каждое слово, — выиграет в Рос-сы-и тока тот, кто сразу со-бразит, что Россия… маткин берег, батькин край… — это шабашка, потому что жопа мы, не народ, любой блудяга к нам с лихом заскочит, бутыль выставит, жополизнется — заколотит, сука, на горбах на наших и — фить! Нету его, отвалил, а сами мы… ничего уже не могем… — не страна мы… шабашка…

Борис Борисыч не справился с головой, и она свалилась на стол.

— Они б-боятся нас… — промычал он, — а нас нет!

Через секунду он уже спал. И это был мертвый сон.

Водка врезала и по Егорке: столовая вдруг свалилась куда-то вбок и плыла, плыла, растекаясь в клубах дыма. Тетя Нина достала допотопный, еще с катушками, магнитофон, и в столовую ворвался старый голос Вадима Козина, магаданские записи:

Магадан, Магадан, чудный город на севере дальнем,

Магадан, Магадан, ты счастье мое — Магадан…

Как Магадан может быть счастьем?.. Как?..

Егорка схватил стакан, быстро, без удовольствия допил его и пододвинул к себе холодную котлету.

— Ты что, Нинок, котлеты на моче стряпаешь? — заорал кто-то из зала.

Тетя Нина широко, по-доброму улыбнулась:

— Не хошь — не жри!..

— Деньги вертай! — не унимался кто-то.

— Манушку покажь! Нинка! Покажь!..

— Ну ты, бля… — удивилась тетя Нина. — Не дож-ждесси!

— Покажь… покажь потроха…

— Во, нахрап… — добродушно удивилась она…

Сквозь полудрему Егорке почудилось, что рядом с ним кто-то плачет.

Он не сразу узнал Олешу: его физиономия разбухла, Олеша не мог говорить, только тыкал в Егорку листом бумаги.

— Че? — не понял Егорка. — Че с тобой?

— Ты… че? А ниче! — взвизгнул Олеша. — Тридцать два ведра… — п-понял? Тридцать два ведра!

Борис Борисыч, удачно сложившийся пополам, вдруг рыгнул и упал на пол. Олеша рухнул рядом с Борис Борисычем и вцепился в него обеими руками:

— Тридцать два ведра — слышь… слышь!.. Тридцать два ведра!..

Борис Борисыч не слышал. Его башка послушно крутилась в Олешиных руках и тут же падала обратно на пол.

— Суки, с-суки, с-с-суки! — вопил Олеша.

Егорка встал и медленно по стенке пошел к выходу. Дойдя до двери, он оглянулся назад: Олеша попытался встать, но вдруг завыл по-звериному…

Было в этом крике что-то чудовищное, словно у человека взорвалось все нутро, рот перекосился, разорван… — как у Лаокоона, только у Лаокоона, видать, были благородные страдания, а здесь нутряные, русские…

Егорка передумал ехать в Москву в понедельник, но от идеи своей — не отказался.