Иуда - Ульяна Соболева

отнимались даже кости. Я почти ничего не слышал и не видел.

— Я уговорю ее. Она сделает аборт! — сказал у самой двери и хлопнул ею так, что задрожали стекла.

На Гвардейскую добрался своим ходом. Машину пока пришлось продать.

____

*1 — Ария Мистера Икса из оперетты «Принцесса Цирка» Имре Кальмана (прим. автора)

Глава 17

Сделал несколько шагов к ее постели. Остановился в нерешительности. Ужасно хотелось сбежать. Развернуться и валить отсюда, сесть на мот и мчаться куда-то за город. Но вместо этого подошел к кровати, остановился возле изголовья и, выдохнув, опустил взгляд на лицо Михайлины. Она смотрела прямо на него и на ее лице видны только эти огромные голубые глаза и в них….в них бездна отчаяния и ненависти. В них его совесть и она жрет его поедом, она сжигает его живьем. Они говорили, я тебе совсем не пара Я тебе не парень, но это нас не парит Мы погнали, дай мне руку Улыбнись, хоть на минуту Подойди же ближе, подойди и обниму я Давай просто будем рядом А больше и не надо… — Прости… Одними губами, почти беззвучно. А она глаза просто закрыла и, брови сошлись на переносице и лицо перекошено как от боли. И он словно слышит ее оглушительный, немой вопль «НЕТ!»

(с) Ульяна Соболева. Подонок

Я никогда ни к кому не ходил в больницу. Я вообще никогда и ни к кому не ходил. Потому что, наверное, я никогда и никого не любил. Сложно любить, когда сам не видишь любви. Человек так устроен — он копирует, проецирует на себя то, что видит. Он до боли взаимен с самого рождения.

Ребенок повторяет эмоции матери, отца. Если его любят, он любит в ответ, он открыт и спокоен. Он счастлив. Любовь закладывается еще в самой утробе. Способность любить. Она ощущается в прикосновении рук матери к своему животу, в ее ласковом голосе, которым она говорит со своим нерожденным младенцем. Если тебя не любят, то в чем тогда смысл? Ведь каждый должен быть кому-то нужен…Так вот до знакомства с Дианой я никогда не ощущал вот этой самой нужности. Я увидел ее в глазах этой девочки…Единственная, кто посмотрела на меня так, будто я единственный мужчина во Вселенной. Единственная, кто чувствовала меня всей душой.

А ее…ее я боготворил и одновременно с этим боялся. Никогда не забуду ее лицо там…в клубе. Эту волну боли, от которой меня самого перевернуло, когда я ощутил ее на физическом уровне, когда от ощущения нашей общей необратимости, от понимания, что мы с ней оба в агонии и никогда нам больше не ощутить себя счастливыми…как же больно от этого.

Вошел в здание больницы, поднялся по ступенькам к регистратуре…Видел, как переглянулись, когда спросил о ней, как многозначительно друг на друга посмотрели. И я…бледный, осунувшийся, заросший. Сам похожий на мертвеца, потому что несу с собой смерть. Потому пришел убить в ней надежду, потому что пришел истребить ту любовь, что еще осталась в маленьком, добром сердечке.

После того, что я ей расскажу, она возненавидит меня, весь свой мир, своего отца. Но…этот ребенок, этот кошмар не должен продолжаться. Она должна его закончить. Должна принять решение и убрать его, должна жить ради себя, ради будущего. Ради меня в конце концов! Потому что я хочу знать, что в этом мире есть она, хочу знать, что дышит со мной одним воздухом, хочу иногда украдкой смотреть издалека.

— Свободина на втором этаже в сорок девятой палате. Наденьте бахилы, халат.

Надел, взбежал по ступенькам. Дышать тяжело. Знаю, что разорвет всего, когда увижу, знаю, что начнет трясти как в лихорадке, и все равно иду. Наверное, именно так всходят на эшафот.

Толкнул дверь палаты и остановился на пороге. Сердце вспыхнуло и тут же истлело в пепел. Какая она маленькая там, среди белых простыней и трубок от капельницы. Волосы по подушке разметались, и тонкие ручки поверх одеяла лежат. Еще более прозрачная, чем раньше. И мне стыдно… мне так стыдно, что я посмел тронуть эту хрупкость своими грязными лапами. Прав Свободин, папаша мой недоделанный. На все сто прав. Убить меня надо было за это. Сам себя должен был. Только духу не хватило. Бесхребетное насекомое. Гниль. Как же ненавижу…

За мной медсестра следом прискакала.

— Маску наденьте! Нельзя без маски!

А Диана на постели приподнялась и обессиленно упала на подушки, закашлялась, а потом мое имя прошептала и уже громче:

— Не надо маску. Какая уже разница. Уберите эти маски.

Я на автомате маску все же забрал и к ее постели подошел, сел рядом. Смотреть на нее не могу. Кажется, я сам сейчас сдохну у ее ног… это моя вина. Я не должен был… из-за меня все. И сказать как теперь. Как убить ее еще больше, как разрушить надежду в этих глазах, как задушить ее. Что ж за проклятие такое. Наказание за мои грехи, за мою никчемную и тупую жизнь. Для понимания ее истинного смысла и потери самой больной и смертельной. Потери, которую я вряд ли переживу.

— Я так тебя ждала… так ждала.

И стало еще паршивей, всю душу наизнанку вывернуло. Я ее холодную ручку схватил и лицом к ней прижался, отогревая своим дыханием. Глотая нескончаемые комки в горле. Чувствуя, как разрываюсь на куски и истекаю кровью. Сейчас…мне надо пару секунд. Мне надо время, прежде чем я это сделаю. Пожалуйста. Совсем немного времени. Немного обмана.

— Знала, что придешь.

Она знала, а я не знал.

— Возьми меня на руки, Дима. К тебе хочу… я каждый день вспоминала твои ладони и то, как ты ими ласкал меня.

— Нельзя… наверное, — слабо возразил я.

А она улыбнулась, и от ее улыбки там, где сердце, все разодралось на ошметки. Захотелось завыть. Но я стиснул челюсти.

— Мне теперь все можно… абсолютно все. В этом есть своя прелесть.

Протянула ко мне руки, и я поднял ее с постели. Двигая капельницу и устраивая Диану у себя на коленях. Боже! Какая она легкая. Почти невесомая.

— Ты…ты знаешь, что у нас ребенок будет?

Сказала, и эти слова, произнесенные ее голосом, повисли в воздухе невесомым облаком, создавая образы перед глазами. Мы возле океана, он плещется мощными и ленивыми волнами о золотой песок, а пена кружевами обволакивает перламутровые ракушки. Небо цвета аквамарина. И я вижу, как малыш бежит по песку с шариками, моя рука сплетена с ЕЕ