Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

– Что? – спросила Ева. – Кто это?

Дрожащей рукой Чарли повернул к ней светящийся дисплей, на котором шрифтом Arial было написано имя.

– Ребекка Стерлинг? – сказала Ева. – Тебе сейчас звонит Ребекка Стерлинг?

Еще мгновение Чарли смотрел на мобильный, но тут имя исчезло, и экран погас. Чарли встряхнул телефон, словно тот сломался.

– Видимо, до нее дошли новости? – сказал он словно самому себе.

– Да откуда она знает твой номер? Вы что, общаетесь?

– Да нет, – ответил Чарли тонким голосом. – Я звонил ей пару раз, когда в Нью-Йорк перебрался. Подумал, что ей интересно будет узнать, что в городе теперь живет ее знакомый из Техаса. Но она, похоже, не хотела вступать в контакт.

– Так что же ей сейчас-то могло понадобиться? – Ева не могла придумать, что еще спросить.

Она бросила взгляд на сына; камни и кустики фукьерии за окном размывались из-за стремительного бега Голиафа и пятен, которые Чарли оставил на стекле, выглядывая наружу, словно заключенный. Но Чарли не ответил, просто робко пожал плечами, не отрывая глаз от окна. Ева смотрела на сына опасно долго, надеясь увидеть выражение его лица, но он не повернулся к ней.

Ребекка Стерлинг, или, по крайней мере, ее имя, снова в Евиной жизни; ужасно думать, что эта девушка по-прежнему существует, почему-то неприятно осознавать, что Ребекка не осталась просто образом в Евиной голове: далеким воспоминанием о фигуре, ускользающей в темноту, сотней вопросов без ответа, запертых в прошлом. Даже сейчас Еве не удавалось облечь в слова вопрос, бившийся внутри: чего Чарли пытался достигнуть в разговоре с Ребеккой? Ева потянулась к приемнику, включила музыку с потрескиваниями – волна 93.3, «Золотые хиты». Так случилось, что играла песня Боба Дилана «Like a Rolling Stone».

Ева и Чарли наконец посмотрели друг на друга, и на короткое мгновение их взгляды встретились.

Солнце уже стояло высоко, приклеивая их короткие тени к асфальту под ногами на парковке возле приюта. Пока они шли по коридорам, масляно-сметанная суспензия супа с тортильей, несколько ложек которого Ева по глупости все-таки съела, поддавшись на уговоры Чарли, клокотала в ее животе, словно лава.

Подойдя к палате, Ева часто заморгала, увидев открытую дверь.

– Мануэль?

– Ева! А это Чарли? Господи, только посмотрите, какой стал!

– Приветик! Слишком долго на меня смотреть опасно.

– Ха-ха, – отозвался Мануэль.

Техасский рейнджер капитан Мануэль Пас поднялся с дополнительного стула, который кто-то принес в палату. Ева почувствовала, что они с Чарли чему-то помешали. Сидящая возле постели Марго вспыхнула. Мануэль смущенно мял поля своей ковбойской шляпы, закрывшие медные пуговицы формы. Он был так не похож на мускулистого рейнджера, который приходил к четвертой койке много лет назад. Словно у облетевшего одуванчика, последние прядки волос исчезли с его головы; Мануэль сжался, превратившись в более плотную, более жесткую версию себя. Фрэнка Рамбла, что неудивительно, нигде не было видно.

– А вы что тут делаете? – спросила Ева, позволив Мануэлю приобнять себя и похлопать по спине.

– Ева… – Мануэль отстранился, держа ее за плечи вытянутыми руками. – Господи, даже не знаю, что сказать. Эта новость…

– Марго Страут, я полагаю? – спросил Чарли. – А я брат Оливера. Чарли.

– О, я помню тебя, Чарли! – Просияв, Марго уклонилась от протянутой руки и крепко прижала к груди небольшое и тощее юношеское тело. – Помню еще с тех пор. И конечно, капитан Пас прав. Вот это да! Ты теперь взрослый мужчина.

В Западном Техасе нельзя начать беседу, не обменявшись предварительно дежурными любезностями. Завязалась болтовня, главным образом о погоде («Вы только подумайте, какая жара!») – на бессмысленную, но почему-то излюбленную тему обитателей пустыни. В какой-то момент Марго, с неколебимой искренностью оригинальной мысли, изрекла: «Но на самом деле влажность – вот что хуже. По крайней мере, хоть об этом можем не беспокоиться!»

Чарли улыбнулся.

– Итак, что же мы пропустили? – спросил он.

– Да, вернемся к насущным делам. Я только что говорила капитану Пасу то же, что сказала вам в пятницу, – обратилась Марго к Еве.

– В пятницу? – Чарли повернулся к матери. – А что Марго сказала тебе в пятницу?

Марго помолчала, потрогала свою челку, переводя взгляд с матери на сына.

– Я сейчас говорила капитану Пасу о том, что узнала на своих курсах. В Остине. Нам там рассказывали, что такие пациенты с синдромом изоляции, даже если мозг у них функционирует нормально, иногда могут утратить языковые способности. – Голос Марго, погружавшейся в материал курсов, звучал все увереннее. – Что язык – это что-то вроде мышцы. Его надо использовать, иначе он пропадет. Как у тех одичавших детей, которые выросли в лесу, никакая цивилизация не может научить их говорить нормально. Но в таких случаях, как у Оливера, все гораздо сложнее. Иногда через сколько-то лет речь исчезает. А иногда нет. И конечно, есть повреждения мозга, о которых мы пока не знаем, – во всяком случае, до новых обследований.

В наступившей тишине с улицы послышался вой патрульных машин; пограничники гонялись за нелегальными мигрантами, но из-за нервной музыки сирен происходящее напоминало сцену из немого кино. Чарли нахмурился с видом человека, который в замешательстве разглядывает свою банковскую выписку.

– То есть вы хотите сказать, – начал он, – что если бы Оливера засунули в эту фМРТ раньше, не было бы так поздно?

– Я не говорю, что сейчас уже слишком поздно. Но, да, положа руку на сердце, такая вероятность есть.

– Тогда у меня еще вопрос. Почему обследование не провели раньше? Прошло, сколько там, восемь лет с последнего фМРТ? Или девять? Почему врачи не направили его на еще одно? Чтобы услышать еще чье-то мнение. Что мешало?

Марго пожала плечами и ссутулилась, словно пытаясь уменьшить свою монументальную фигуру. Но когда она подняла голову, ее направленный на Еву взгляд не был взглядом внимательного профессионала, которого она из себя изображала в последние дни. Марго смотрела открыто, с осуждением. Как стерва, подумала Ева. Чарли прищурился на мать, и, когда до него начало доходить, рот его слегка приоткрылся.

– Как бы там ни было, – сказала Марго, – все эти рассуждения про язык – чистая абстракция. Мы, возможно, не знаем, способен ли Оливер нас понять, но я не собираюсь томить мальчика в ожидании ни одного дня. С такими больными обычно требуется провести множество тонких измерений, собрать множество данных и как следует поволноваться. Но главное – требуется верить. Я всегда говорю: верьте сейчас, об остальном подумаем потом.

Ева смотрела, как в резервуаре капельницы формируется, готовясь упасть, капля жидкого антибиотика.

– Вы не проверяли его руки? – спросила Ева. – Говорю вам, иногда он может шевельнуть левой. Всего чуть-чуть, но все-таки я…