Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

Трудно сказать, осознавал ли руководитель Васильковской управы степень грозившей ему опасности. Однако его многочисленные родственники, друзья и столичные соратники по заговору, узнав от Олизара о «секретной» миссии Эртеля, быстро поняли: опытный сыщик, он скоро обнаружит и реальный, а не мифический масонский заговор.

«Вскоре по первом приезде генерала Эртеля разнесся слух, что он имеет тайное повеление разведать о заведенном на юге обществе, к которому принадлежал будто бы и подполковник Муравьев, – все меры, принятые г. Эртелем, то свидетельствовали», – показывал на допросе Муханов. Другой заговорщик, Петр Свистунов, услышав, что Эртель послан в Киев «для надзора над поляками», «заключил, что должны быть сношения между поляками и Обществом юга».

У жившего же в 1824 году в столице старшего брата Сергея Муравьева-Апостола, Матвея, известие о назначении Эртеля вызвало настоящую истерику. На следствии Матвей Муравьев показывал: узнав, что «генерал от инфантерии Эртель в Киев приехал и что никто не знает, зачем он туда послан», он решил, что его брата арестовали – тем более, что уже несколько недель не получал от Сергея писем.

Своими опасениями Матвей Муравьев-Апостол поделился с Пестелем, который весной 1824 года проводил в столице «объединительные совещания». «Я видел Пестеля и сказал ему что, верно, Южное общество захвачено, и что надобно бы здесь начать действия, чтобы спасти их. Пестель мне сказал, что я хорошо понимаю дела», – показывал Матвей, задумавший для спасения брата немедленно убить императора. «Я с ним соглашался, что ежели брат его захвачен, то, конечно, нечего уже ожидать», – подтверждал Пестель на следствии.

Вскоре Матвей Муравьев-Апостол получил письмо от брата, и вопрос о немедленном цареубийстве и восстании был снят с повестки дня. Однако спустя несколько месяцев, в октябре 1824 года, Матвей опять предупреждал Пестеля и других, чтобы они «были осторожны, что в Киеве живет генерал Эртель нарочито, чтоб узнавать о существующем тайном обществе, кое уже подозреваемо правительством». Пестель же, вернувшись из Петербурга на юг, осенью 1824 года отстранил Бестужева и Муравьева от переговоров с Польским патриотическим обществом – за нарушение правил конспирации[278].

Очевидно, Трубецкой, как и другие заговорщики, узнал подробности киевской деятельности Эртеля в связи с визитом в столицу графа Олизара. В его показаниях содержится любопытное свидетельство о встрече с поляком: «Г[осподин] Олизар приезжал сюда, кажется, в 1823 году; я встретился с ним, и меня познакомили, и сказали, что он очень влюблен в одну из дочерей генерала Раевского, который не соглашается отдать ее за него… Он мне сделал визит. Между тем, осведомился я также, что он здесь в подозрении, потому что слишком вольно говорит, я дал ему о сем сведение, прося, чтобы меня ему не называли, но посоветовали бы ему быть осторожным. Тем сношения мои с ним и ограничились»[279].

Показания эти примечательны. Во-первых, Трубецкой был прав – за Олизаром действительно следили, и следили активно. Слежку эту по просьбе генерала Толя организовали Дибич и дежурный генерал Главного штаба Потапов – а непосредственно курировал столичный обер-полицмейстер генерал-лейтенант Иван Гладков[280]. Во-вторых, к секретной информации об этой слежке имел доступ Трубецкой: скорее всего, ею поделились с ним его начальники по Главному штабу Дибич и Потапов.

Примечательна и дата встречи, которую называет Трубецкой, – по его словам, Олизар приезжал, «кажется, в 1823 году». Конечно, в данном случае князь откровенно водил следствие за нос: Олизар приехал в разгар петербургских «объединительных совещаний» 1824 года – неудачной попытки договориться с Пестелем о совместной деятельности двух тайных организаций. Последствием этого приезда был «цареубийственный» план Матвея Муравьева-Апостола, поддержанный тем же Пестелем. Участник всех этих событий, Трубецкой не мог просто так «забыть» год приезда опасного поляка. С полной уверенностью можно утверждать, что, давая показания, Трубецкой не желал, чтобы в сознании следователей встреча с Олизаром как-то увязалась с его отъездом в Киев.

Однако очевидно, что решение князя поехать в Киев было, скорее всего, результатом этой встречи и последовавших за нею событий. Принимая должность в штабе Щербатова, Трубецкой не мог не понимать: эта авантюрная поездка вполне могла обернуться для него катастрофой. Но деятельность Эртеля угрожала не только Сергею Муравьеву, его давнему, близкому другу и однополчанину. Она несла в себе смертельную угрозу тайному обществу. Служба в Киеве давала князю шанс спасти заговор – дело всей его жизни.

Очевидно, именно поэтому Трубецкой проявил немалую настойчивость, добиваясь для себя должности в Киеве.

* * *

Обязанности Трубецкого по новой должности состояли в том, чтобы инспектировать входившие в корпус воинские подразделения, наблюдать за личным составом корпуса. Дежурный штаб-офицер мог – «за упущение должности» – арестовывать обер-офицеров, а нижних чинов «за малые преступления» – просто наказывать без суда. Он был обязан «наблюдать за охранением благоустройства и истреблением бродяжничества, непозволительных сходбищ, игр, распутства и малейшего ропота против начальства»[281]. Собственно, дежурному штаб-офицеру подчинялся обергевальдигер, главный полицейский чин корпуса.

Непосредственным начальником Трубецкого был начальник корпусного штаба, генерал-майор Афанасий Красовский. Красовский служил в действительной службе с 1795 года, участвовал в Отечественной войне и заграничных походах, был награжден – за храбрость – чинами и орденами и несколько раз ранен. Получив в 1819 году «для излечения от ран» позволение состоять по армии, Красовский, несмотря на неоднократные предложения, отказывался вернуться в действительную службу. В армии знали: он устал, дают себя знать старые раны и «нервическая горячка», и он только ждет случая, чтобы оставить службу[282].

В мае 1823 года он был назначен начальником штаба 4-го корпуса – но вскоре снова стал проситься в отставку. В 1824 году военные власти решали вопрос о том, в какой форме Красовскому следует дать возможность заниматься собственным здоровьем. Император, ценивший генерала, «высочайше повелеть соизволил… вместо увольнения генерал-майора Красовского вовсе от службы, отпустить его в отпуск до излечения ран с произвождением жалованья»[283].