Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока - Жерар де Нерваль

Арабески — резные деревянные окна и ставни Каира

Фелюга, на которой я плыл по направлению к Дамьетте, везла и весь мой скарб, накопившийся за восемь месяцев пребывания в Каире: рабыню с золотистой кожей, купленную у Абд аль-Керима, данный в придачу зеленый сундук с ее одеждой, второй сундук — с подаренными мною нарядами и еще один — с моими европейскими костюмами на случай непредвиденных обстоятельств, как тот пастушеский плащ, который хранил император в память о прошлом. Кроме этого я погрузил в лодку домашнюю утварь, предметы меблировки, которыми украшал свое жилище в коптском квартале, а именно: глиняные бутылки и сосуды, предназначенные для охлаждения воды, трубки и кальяны, полотняные матрасы и клети (кафас), сплетенные из пальмовых прутьев, служащие то диваном, то кроватью, то столом и оказавшиеся в путешествии просто незаменимыми, поскольку в них могли разместиться как птичий двор, так и голубятня.

Перед отъездом я решил нанести визит мадам Боном — этому очаровательному белокурому ангелу-хранителю путешественников.

«Увы, — говорил я себе, — мне теперь долго предстоит видеть лишь цветные лица; я отправляюсь бросить вызов чуме, свирепствующей в дельте Нила, шторму в Сирийском заливе, по которому нам предстоит плыть в хрупком суденышке; лицо мадам Боном будет для меня прощальной улыбкой моей отчизны».

Мадам Боном принадлежала к тому типу красивых блондинок с юга, которых прославлял Гоцци в своих «Венецианках» и, к чести жительниц нашего Прованса, воспевал Петрарка. Вероятно, эти изящные, столь нетипичные для юга создания золотым руном своих волос обязаны соседству с альпийскими странами, и только горящие глаза говорят о том, что их обладательницы — уроженки опаленного солнцем Средиземноморья. Легкий нежный румянец, словно бархатистая розовая кожа фламандок, проступает на янтарных от загара щеках, напоминая осеннюю лозу, в пурпурных листьях которой прячется белый, незрелый виноград. О излюбленные модели Тициана и Джорджоне, неужто вы снова напомните о себе на берегах Нила, исторгнув из моей груди вздох сожаления? А между тем рядом со мной находилась совсем другая женщина — с черными как смоль волосами, ее бесстрастное лицо, похожее на маску, казалось высеченным из черного мрамора, ее суровая, строгая красота вызывала в памяти древних азиатских идолов, а изящество движений, в которых подобострастие сочеталось с необузданностью, иногда напоминало, если можно употребить рядом эти два слова, серьезную веселость животного в неволе.

Мадам Боном провела меня в свой магазин, заполненный товарами для путешественников, и, любуясь ею, я слушал, как она подробно описывала достоинства всей этой дивной утвари, воплощающей комфорт европейской жизни для оказавшегося в пустыне англичанина. С легким провансальским акцентом она втолковывала мне, как у подножия пальмы или обелиска можно установить палатку, которая в сложенном виде помещается на спине верблюда, — целые апартаменты для хозяев и слуг с меблировкой и кухней; как можно устроить обед по-европейски с полным набором кушаний — рагу, ранние фрукты и овощи — и все это благодаря консервам, которые, признаюсь, зачастую приходят нам на помощь во время путешествия.

— Увы, — вздохнул я, — я превратился в настоящего бедуина и прекрасно обхожусь разварным просом, жаренными в масле финиками и абрикосовой пастилой или просто… жареной саранчой. Я знаю способ, как сварить в пустыне курицу, даже не ощипав ее.

— Я не знакома с такими изысками! — воскликнула мадам Боном.

— Могу дать рецепт, — сказал я, — мне его дал один весьма предприимчивый вероотступник, сам же он видел, как это делали в Хиджазе. Нужно взять курицу…

— Нужна курица? — спросила мадам Боном.

— Непременно, как заяц для заячьего рагу.

— А затем?

— Затем между двумя камнями разводят огонь, берут воду…

— Значит, нужна не только курица?

— Но все остальное дает природа. Если не будет пресной воды, то можно обойтись морской, тогда соли не потребуется.

— А во что кладут курицу?

— В этом-то и состоит вся хитрость. Мы смешиваем воду с мелкозернистым песком пустыни… Это тоже ингредиент, данный природой. Получается топкая чистая глина, необходимая для приготовления данного блюда.

— Вы станете есть курицу, сваренную в песке?

— Прошу еще минуту внимания. Из этой глины мы лепим плотный ком, предварительно закатав в него эту курицу или любую другую птицу.

— Это становится интересно.

— Кладем этот глиняный ком в огонь и время от времени поворачиваем его. Когда образуется достаточно плотная корка и ком становится равномерно окрашенным, можно вынимать его из огня: птица готова.

— И это все?

— Нет еще. Нужно разбить ком, превратившийся в терракоту, а перья птицы, прилипшие к глине, отдираются, по мере того как мы высвобождаем ее от обломков этого самодельного котла.

— Но ведь это же лакомство дикарей!

— Нет, всего лишь курица, сваренная на пару.

Мадам Боном поняла, что ей не переубедить столь искушенного путешественника, и убрала всю жестяную кухонную посуду, палатки, резиновые подушки и матрасы с клеймом английского improved patent.

— Однако, — сказал я, — мне бы хотелось приобрести у вас что-нибудь полезное.

— Я уверена, что вы забыли купить флаг.

— Но я же собираюсь не на войну…

Деревня на берегу Нила

— Вы будете плыть вниз по Нилу… Вам необходимо водрузить на корме вашего судна трехцветный флаг, чтобы вызвать уважение феллахов.

И она показала мне висящую вдоль стены целую коллекцию флагов всех морских флотов.

Я уже вытаскивал древко с золотым острием, разглядев наши цвета, когда мадам Боном удержала меня за руку:

— Вы можете выбирать, ведь совсем необязательно точно указывать свою национальность. Многие обычно предпочитают английский флаг; он гарантирует большую безопасность.

— О мадам, — ответил я, — я не таков, как они.

— Я так и думала, — сказала она с улыбкой. Хотелось бы верить, что под английскими флагами по древнему Нилу прогуливаются отнюдь не представители парижского света… Ведь в его водах некогда отражался флаг республики. Правда, легитимисты, совершающие паломничество в Иерусалим, выбирают флаг Сардинии, но в этом я, например, не усматриваю ничего предосудительного.