Бабушкин внук и его братья - Владислав Крапивин

Арунас вновь закашлял.

Я сказал с дурацкой назидательностью:

— Если ты куришь, то зря. Помрёшь ведь.

Он вскинул глаза. Откликнулся без обиды, почти испуганно:

— Я не курю. Я пробовал, но не смог, потому что задыхаюсь.

— Там пробовал? — тихо спросил Ивка.

— Нет, в интернате… Я ведь в двух приёмниках и в интернате детдомовском успел побывать, пока добрался сюда.

— У чужого деда разве лучше, чем в интернате? — прежним глупым тоном спросил я.

Арунас первый раз огрызнулся. Слегка.

— А ты попробуй. Узнаешь.

Я не хотел пробовать такой жизни. Кое-что слышал про интернатовские обычаи. Уж если в блистательной гимназии тому, кто послабее, порой не дают житья, то в детской казарме…

— А в детприёмнике ещё хуже, — как бы продолжил мои догадки Арунас. — К маленьким ещё нормально относятся, а к таким, как я… Хоть ни в чём не виноват, всё равно будто преступник. За решёткой…

Все бархатцы, все кустики многолетней ромашки были наконец вкопаны. Рядом стояла скамейка из того же лакированного дерева, что и крест. Мы сели — Ивка опять посредине. Могильный холм зеленел и пестрел теперь, будто и правда цветочная грядка.

Ивкины колени были в чёрных крошках. Он хотел их стряхнуть, но они размазались жирными полосками. Я посмотрел — у меня тоже. Ивка сказал:

— На пруду помоем. Тут рядом. Всё равно надо сходить за водой для поливки, а то корешки не приживутся.

Мы взяли полиэтиленовый пакет и пошли. Опять через кусты и репейник. Оказалось не так уж и близко. Было тихо, только наше сопенье и шелест слышались да где-то далеко раздался дробный сухой стук.

— Будто автомат, — сказал Арунас.

— Это дятел, — догадался я.

— Знаю. Я сказал «будто»…

Пруд прятался в гуще ольховника. Маленький, как лужа. Мы смыли землю, набрали воду в прозрачный мешок. Ивка и Арунас понесли его, взявшись за верхние углы. Из него била тонкая струйка, искрилась на солнце.

Перед узкой тропинкой я потребовал:

— Дайте этот бурдюк мне. Вам вдвоём не протолкнуться.

Струйка защекотала ногу, капли потекли в кроссовку.

У холмика Ивка пригоршнями вычерпал воду на рассаду. Вытер мокрые ладони о смеющиеся рожицы на шортиках. Уложил в сумку пустой пакет и лопатку. Тихо, но без стеснения попросил:

— Подождите, я попрощаюсь… — Дотянулся до креста, подержался за него.

Он не ждал, что мы сделаем то же самое. И мы не решились. Ведь Ивка для этого Жени был почти как братишка. А мы так, одни из многих…

Арунас проговорил вполголоса, будто сам себе:

— Вот странно…

— Что странно? — Ивка оторвался от креста.

— Может, в этого Женю стрелял из автомата мой отец… — Он сказал это без виноватости, только с печальным удивлением.

— Нет, — вздохнул Ивка так же негромко. — Женя погиб от взрыва, от снаряда…

«А может, Женя стрелял в твоего отца, — подумал я. — И может, даже попал… Неизвестно ведь, кто из них погиб раньше».

— Ивка, а почему нет числа, когда он родился и когда убили?

— Когда убили, точно ведь неизвестно… Пойдём, да?

Когда мы выбрались через дыру в заборе, я заметил, что солнце уже перешло середину дня. Очень хотелось есть.

По шоссе пропылил жёлтый милицейский «рафик». Я увидел вдруг, что Арунас весь напружинился.

— Ты чего испугался-то?

Он виновато мотнул головой:

— По привычке. Я ведь беглый… Последний раз слинял из детприёмника недалеко отсюда, в Некрасове. В марте ещё…

— И где же ты после этого жил? — удивился Ивка. — В марте ещё снег.

— На заброшенной стройке, в подвале… Там разные пацаны собирались. Ничего, нормальные ребята. Днём добывали кто что мог — а вечером всё в общую кучу. И пир горой… Но потом появился там один, большой уже. Велел звать себя шефом… И потом он и ещё один замочили какого-то дядьку…

— Как замочили? — удивился простодушный Ивка.

— Ну как… заточкой… Чтобы взять бумажник, часы и шапку. На пустыре за котельной. Свалили его, а другим ребятам велят: добивайте. Я как увидел это… ну, что он мёртвый… кувырок назад и — ноги… И в ту же ночь смотался из Некрасова в товарном вагоне…

Мы ждали автобуса долго. А когда он подкатил наконец и приглашающе зашипел дверьми, оказалось, что Арунас не может встать со скамьи.

Он сидел, привалившись к спинке из поломанных реек. На лбу его были капельки, а лицо сделалось острым и почти белым.

— Что с тобой? — Ивка оттолкнул сумку и вскочил.

Арунас сказал обыкновенным голосом, но не открывая глаз:

— Это сейчас пройдёт. У меня так бывает иногда — будто мешком по голове. А минут через пять отпускает… Вы езжайте, а я посижу.

Я начал беспорядочно думать: что тут можно сделать? А Ивка сказал самое простое:

— Мы посидим с тобой, а потом проводим до дома.

— Не надо. Я сам…

— Мы проводим, — сказал Ивка.

Кроме нас, пассажиров на остановке не было. Пожилой водитель добродушно спросил из кабины:

— Эй, молодёжь, вы едете? Следующая машина будет через час, не раньше.

Ивка разъяснил ясно и отчётливо — так, как он умел:

— Видите, у мальчика закружилась голова. Подождите немного, пожалуйста.

— У мальчика голова, а у меня график… Посадите его к окошку. Голову обдует, и всё пройдет…

Арунас рывком встал. Качнулся, но сказал решительно:

— Да, поехали.

Мы устроились на переднем сиденье. Арунас высунул голову наружу. Автобус покатил… Минуты через две Арунас откинулся на спинку.

— Плохо, да? — испуганно сказал я.

— Нет, ничего уже. Я ведь говорил — пройдёт… — И правда, прежней бледности не было. Водитель беспокойно поглядывал на нас в переднее зеркало, но скоро на остановках набралось немало пассажиров, загородили кабину. Арунас держался. Даже улыбался иногда: не тревожьтесь, мол.

Мы сошли на Пушкинской.

— Ладно, я пойду, — сказал Арунас. — Тут недалеко.

— А как голова-то? — проявил я напоследок беспокойство. — Нормально? — Мне хотелось поскорее домой.

— Всё в порядке.

Я поверил. Ивка оказался внимательнее.

— Нет, не всё в порядке… Мы же обещали проводить тебя до дома.

Арунас не спорил. Может, просто не хотел расставаться.