Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем - Сергей Носов

Я:

— Кто?

— Кто-кто… Долгожитель. Или нет? Не крепыш? Вам как показалось?

— Почему же… Вполне… — плечами пожимаю.

— А по-моему, плоховат.

Странный разговор.

— Ладно, ладно, я так… Как вам здесь, Елена Викторовна, живется, никто не обижает?

— Грех жаловаться, — говорю.

— Значит, сносно, — говорит Представитель.

— Только скука зеленая.

— А сны? Сны снятся ли? Вы их фиксируете?

— Сплю, как в яму проваливаюсь.

— Ну, сны, это не главное. Благоверный-то ваш, он где?

— Благоверный мой в бильярдной.

— Он что же, хорошо в бильярд играет? Вот не знал.

— Скорее плохо, чем хорошо.

(Неправда! — Мое примечание.)

— Не любите мужа… — шутя, с мягким укором.

— Нет, не люблю. Вы сами знаете.

(Неправда! Любила! — Мое примечание.)

— Надо любить… — еще мягче.

— Стерпится — слюбится, да?

— А как же. Генерал просил привет передать.

— Спасибо. Ему тоже. Как он там?

— Хворает. Елена Викторовна, мы вас, сами видите, не дергаем совсем. Держитесь мужа. Он все знает. В меру положенного. Мы ему доверяем.

(Sic! — Мое примечание.)

Я буду в двадцать второй, соседи почти. Заходите, чайком побалуемся.

Час ночи. Пора спать. Подпругин засунул голову под подушку. Обнимает ее. Не задохнулся бы.

………………………………………………………….

Ну вот, накликали. Приснился-таки — как нарочно. Сделала зарядку и пошла в двадцать вторую, докладывать.

Будто бы я в Крыму, у тетки. Сад. Яблони в цвету. Я на веранду вхожу, по полу ползает маленький мальчик, играет в кубики, хорошенький такой, славный, я спрашиваю: «Ты чей?» — а он говорит: «Твой», и мне вдруг так легко становится, радостно. Тут дверь открывается в комнату, медленно, сама, и, вижу я, там сидит на диване Брежнев Леонид Ильич и вяжет.

— Что вяжет? — насторожился Представитель, он очень галантно предлагал мне в этот момент «белочку»,

(Конфеты такие. — Мое примечание.)

и я увидела, как задрожала коробка в его руке.

— По-моему, варежку. Или носок.

— Хорошо. Дальше?

— Все.

— Все? Но… вы разговаривали?

— Нет. Он только петли считал. «Двенадцать… тринадцать… четырнадцать…»

— А потом?

— Я проснулась.

— А вы уверены, что это был он?

— Спрашиваете.

Предпочитает зеленый чай, рекомендует: полезный. Подстаканники с тонким ажурным рисунком, золоченые. Просил меня повторить еще раз, с подробностями, просил изложить письменно — здесь же, при нем. Потчевал помимо конфет медовым пряником. У него в номере висит репродукция «Пушкин в Одессе».

Отчет держала без Подпругина. Он душ принимал — у себя. Про сон я ему не рассказывала, он снам не верит и правильно делает, я тоже не верю, и сами они не верят. Но пусть знают, если хотят.

— Нет, я материалист, — сказал Представитель. — Но вы у нас особое дело… Все, что с вами, даже побочное… Мало ли вдруг…

А мне жалко Брежнева. Ему трудно. Я ему не сказала как. Даже в груди все сжимается как. Просто думала вчера весь вечер о нем, вот он и приснился. И ничего особенного.

Он одинок. И так же, как я, не принадлежит себе.

Я чувствую Брежнева. Понимаю Брежнева. Он…

(Не дописано. — Мое примечание.)

А и Б сидели на трубе.

В Зимнем саду.

(В Зимнем саду, примыкающем к Главному корпусу завидовского военно-охотничьего хозяйства, Л. И. Брежнев иногда проводил совещания со своими помощниками, вот почему именно это место Руководство Программы предложило мне, как инициатору, для наиважнейших (и наиделикатнейших) сеансов с Е. В. Ковалевой. Что касается «А и Б», возможно, моя супруга имела в виду Афанасьева и Бовина, первый был главным редактором «Правды», второй — политическим обозревателем «Известий», и оба — помощниками Генерального секретаря, как официально называлась их должность. Но при чем тут труба? Думаю, ни при чем. — Мое примечание.)

Если эти записки обнаружат, моим начальникам здорово попадет.

А меня отправят сдавать ленинский зачет — в порядке эпитимии.

(Оксюморон[152]. — Мое примечание.)

………………………………………………………….

Хотела почитать, но не дали.

Около одиннадцати услышала выстрелы, Брежнев охотился.

Тут же явился Подпругин, до того он был в двадцать второй, у Представителя. Стал анекдоты рассказывать. До ужаса бородатые. Я сказала, мне неинтересно. Я не люблю анекдоты про тех, на кого работаю. В конце концов, больной усталый человек. А ты каким будешь в его возрасте? Он не виноват, что у него с языком так и что брови такие. Все-таки живой, не кукла… Нет, ты должна выслушать, про больного. Уже только это одно «должна» должно было насторожить. Он меня заряжал. Я потом поняла. Зарядил — чем и как.

— А ну-ка, пойдем, я тебе кое-что покажу. (По радио заиграли гимн: двенадцать часов.)

— Куда пойдем?

— Увидишь.

Повел меня на первый этаж мимо охранника. Я почему-то решила, что в медпункт, потому, наверное, что топчан там у них, или как там его, ну и кресло… — ведь были предчувствия и далеко не смутные.

Но свернули налево. Ага, догадалась, в Зимний сад. Подпругин держал меня за руку, шел с необыкновенно важным видом, как на спецзадание (так и было оно: на спец!), и я поймала себя на том, что стараюсь ступать бесшумно по ковру. Он достал ключ из кармана, поиграл, хвастаясь. Это для второй двери служебного входа, на первой — кодовый замок. Легко открыл дверь, сигнализация была отключена своевременно.

— Прошу.

Какая галантность!

Дыхнуло теплом оранжереи.

— А свет?

— Щас.

(Всегда произносил «сейчас». — Мое примечание.)

Он шарил около двери в темноте, искал что-то.

Нашел. Щелкнул. Зажглось. Лампа наподобие керосиновой, но электрическая, тускловатая, вроде как сувенирная. «Для интима».